ВВЕДЕНИЕ

Общая перспектива исследования состоит в проведении анализа революционных преобразований на Востоке в Новое и Новейшее время, за точку отсчета взята страна исламской цивилизации. Рамки настоящей работы изначально будут ограничены не только исследованием периода двух турецких революций (1908 – 1923), но и предшествовавших им процессов модернизации, что особенно актуально, в свете новейших работ турецких исследователей. В  начале 1990-х Турция соприкоснулась как с позитивной, так и с негативной сторонами процессов столкновения национального государства и неолиберальной глобализации, что вызвало большое количество исследований по проблемам модернизации турецкого государства, особенно на рубеже XIX и  XX веков. Особую актуальность приобрели исследования, рассматривавшие зарождение экономической идеологии  в Османской империи, выявлявшие носителей идей либерализма и модернизации.

В советском и даже в современном российском востоковедении эти вопросы исследованы недостаточно и на современном этапе отсутствуют работы, способные выйти за узкоспециальные рамки исследования, преодолеть имеющиеся “разрывы” в понимании процессов общественного развития Османской империи и республики Турция. Фактически лишь несколько исследований, а их совсем немного, уделили должное внимание исследованию институциональных предпосылок становления современного национального государства; идеология правящей элиты если и принималась в расчет, то лишь для того, чтобы подчеркнуть ее ущербность и неэффективность, что предопределило специфическое понимание революционных преобразований в начале XX столетия.

Автор счел необходимым отойти от укоренившейся точки зрения адептов марксистско-ленинского критерия “чистой революции”, от оценки младотурок исключительно как “политических и военных авантюристов”. История турецкого государства, в ее советской трактовке,  пополнилась “трусливыми и бездарными султанами”, “шовинистами, авантюристами и одновременно государственными деятелями” и т.п. Современные работы зарубежных исследователей, например Ш. Мардина, выгодно отличаются от советских тем, что не сводятся к перетасовке политических фактов, развешиванию ярлыков, разоблачению “фальсификаторских концепций апологетов западных империалистов”. Исключение составляют последние отечественные работы  И.Л.Фадеевой, Ю.А. Петросяна, и ряд других, затрагивающих как область типологических связей, так и смысловых (духовных) связей (Е.Б. Рашковский).

Главной целью работы является анализ  процесса модернизации в Османской империи и республиканской Турции и роли в нем военно-гражданской бюрократии. Таким образом, объектом нашего исследования будет “модернизация”, а еще конкретней, “турецкая модернизация”, что требует тщательного выявления специфических социально – исторических условий, создавших предпосылки революционных процессов 1908 – 1923 годов и задавших направленность преобразований в турецком обществе. Автор счел необходимым показать зарождение слоя профессиональной бюрократии, выступающего в качестве предмета данного исследования, который признается зарубежными исследователями (Findley, 1980, Inalcik, 1998 и др.) “модернизаторской элитой”, сыгравшей ключевую роль на всех этапах модернизации на протяжении XIX в. и в начале XX в. Так, еще М. Вебер считал, что бюрократия играет важную роль в обществе благодаря обладанию информацией, знанию конкретных фактов. Способ, с помощью которого он описал рационализацию капитализма на рубеже веков, превратился в модель развития, неотъемлемыми  частями которой были секуляризация, рационализация бюрократии, постепенная институционализация парламентаризма. [28, с.156]

Наша главная задача в данной работе – наиболее полно отразить специфику модернизации страны исламской цивилизации. Это потребует от нас, с одной стороны, проанализировав ряд основополагающих решений правящей элиты в сфере социально-экономического и политического развития, выявить доминирующие черты, “каркасные линии“ турецкой  модели модернизации, с другой – получить четкое  представление об идеологии военно-гражданской бюрократии в Турции. Мы увидим фундаментальную роль государства в социально-экономических процессах, в которой был заложен механизм предстоящей трансформации, по меньшей мере, бюрократическое видение перспективы трансформации.

В работе рассматривается влияние “промышленно-банковского колониализма” на традиционную структуру Османской империи,  сыгравшего огромную роль в развитии капиталистической инфраструктуры с конца XIX в. Мы увидим переориентацию в среде правящей элиты, связанную с отказом государства от своего традиционного права владения богатством своих подданных, произошедшим после прихода к власти младотурок. Именно период, предшествовавший первой мировой войне, считается периодом ''национальной экономики''. Без рассмотрения последствий войны, просто невозможно будет понять отхода элиты от ряда установок в идеологии государства, выкроенного по границам завоеваний некогда могущественной империи.

Настаивая на преемственности в идеологии правящей элиты Турции, автор ставил своей задачей также  рассмотрение периода создания республиканской Турции, разработки основ ее современного устройства. Наше внимание будет сконцентрировано на выявлении новых особенностей в идеологии элиты. Кемалисты, мобилизовав общество после победы  национально-освободительного движения на проведение дальнейших реформ, стали с огромным трудом прививать необычное для мусульманских народов сознание национального гражданства. В результате жесткого применения политики лаицизма был установлен новый принцип мобильности граждан по отношению к государству. Мы также определим действительное содержание тех процессов в турецком обществе, которые советской историографией, характеризовались как неполноценные, в силу их отличия от имевшегося примера “чистой” пролетарской революции.

Вообще, изучение такой важной категории общественных наук как “революция” занимает важное место в мировой общественной мысли. Существует множество подходов к ее изучению, способных объяснить радикальные социальные изменения или крах тех или иных режимов, но не природу или результаты подобных изменений. Одной из основных причин подобной ограниченности являлось признание опыта “классических” революций Европы  как модели для незападных обществ. Сложившийся в XIX в. образ “чистой” революции (К. Маркс, А. Токвиль и др.) значительно повлиял на представление о нем исследователей XX в. (Э. Ледерер, Т. Гейгер и др.), связывавших ее  с полным разрывом с прошлым.

Ш. Эйзенштадт, в своей работе «Революция и преобразование обществ», утверждает, что «подходы, принимающие образ чистой революции за эмпирическую реальность, не способны адекватно отразить многообразие революционных и нереволюционных перемен вообще и тех, что происходят в современных обществах, особенно … Фактически большинство исследователей революции сосредоточены на том аспекте этого феномена, который легче всего поддается определению – на политической сфере, и избегают систематического анализа связи между трансформацией политической сферы и преобразованием других сфер социального порядка» [30, с.50]. Даже в относительно современных исследованиях признается всеобщность характера изменений, разрыв с прошлым, новизна и насильственность в революции. С. Хантингтон определяет революцию как «внутренние быстрые, фундаментальные и насильственные изменения в господствующих ценностях и мифах общества, его политических институтах, социальной структуре, руководстве, способах деятельности и политике правительства». Ю. Каменка пишет: «Революция – это резкая внезапная перемена в социальном характере власти, выражающаяся в радикальной трансформации процесса управления, официальных оснований суверенитета или легитимности и концепции социального порядка» [30, с. 46].

Работы Ш. Эйзенштадта, проведенные на основе широких историко-социологических сопоставлений, способствовали выявлению противоречивости процессов модернизации и неоднозначности их результатов в традиционных обществах. Причем традиции  рассматриваются не как некая косная сила, а как фактор, породивший сложный характер модернизации, иногда даже облегчающий этот процесс. Существует много других исследований в рамках исторической социологии (К. Тримберджер, Т. Скокпол, Ч. Тили), посвященных феномену революции. Не углубляясь далее в проблемы методологии всех этих исследований, отметим важность поворота в гражданской истории к социальным процессам, произошедшего в конце 70-х гг. прошлого века. Историческая социология уже не просто «незадачливая дочь (истории – П.Р.) от противоестественного брака с позитивною наукой», которая «тщетно и шумно старается доказать свою “научность” другим и себе самой» [13, с. 216].

Итак, в качестве одного из общих положений нашей работы отметим то, что турецкая гражданская бюрократия, не была укоренена в такой степени как, например, религиозная элита, что непосредственно сказалось на ее способности не только к проведению ряда реформ, но и к выдвижению новой институциональной структуры. Несмотря на разрыв с системой исламской общности,  «… Имперско – патримониальные ориентации и структуры, – согласно Ш. Эйзенштадту, – заодно с их контролирующими механизмами, пережили кемалистскую революцию. В то же время своим содержанием эти ориентации и структуры способствовали формированию большей институциональной гибкости и автономности» [30, с. 287].

Чтобы избежать непонимания, произведем предварительную дефиницию самого по себе понятия модернизации. В самой Турции, понятие модернизации в современном его значении, появляется в начале ХХ века. В предыдущем столетии оно отождествлялось с культурными преобразованиями, определявшимися прозападной ориентацией (alafranga) османской элиты и состоявшими (впоследствии и в Республике) в достижении идеала “современной цивилизации” – Муасыр медениет.

Эйзенштадт характеризовал модернизацию как «процесс изменения в направлении типов социальной, экономической и политической систем, развивавшихся в Западной Европе и Северной Америке с XVII по XIX век и распространившихся затем на другие европейские страны, а в XIX и XX вв. – на южноамериканский, азиатский и африканский континенты» [30, с. 1].

Теперь следует упомянуть литературу, к которой автор обращался при написании данной работы. Прежде всего, это группа произведений общего характера, направленных на концептуальное воссоздание социального мира: Чилкот, Рональд Х., Теория сравнительной политологии (М., 2003), Дюмон Л. Homo aequalis. Генезис и расцвет экономической идеологии (М., 2000). Особое внимание уделено работе Эйзенштадта Ш.Н. «Революция и преобразование обществ» (М., 1999), которая лежит в основе новейшей социальной истории (social history). В нашей работе использованы последние работы турецких и ряда западных исследователей, посвященные проблемам модернизации Османской империи (Турции), исследованию социального устройства и системы государственного управления. Это: Karpat K.H. Osmanlı Modernleşmesi (İstanbul, 2002), Mardin Ş. Türk Modernleşmesi (İstanbul, 1991, 2001), Sevil M. Türkiye’de Modernleşme ve Modernleştiriciler (Ankara, 1999) и многие другие.

Направленность работ турецких исследователей весьма показательна. Вплоть до начала 1990-х годов преобладали исследования, акцент в которых был сделан на политических аспектах развития турецкого общества, как в духе западной политологии (Tachau F., Heper M., Eralp A. и др.), так и в духе официальной турецкой истории. С начала 1970-х годов стали предприниматься попытки расширить рамки исследований и появились работы, рассматривающие “трансформацию” турецкого государства от начала XIX в. и до первой четверти XX в. (Karpat, 1978). Термин “модернизация”, применительно к развитию в XIX и XX вв. утвердился после выхода работы Ш.Мардина (Türk Modernleşmesi, 1991), описавшего фазы модернизации и выделившего ряд критериев, позволяющих дать ей оценку во многих сферах развития общества. Особое внимание к слою государственной бюрократии в процессе модернизации, стало уделяться после исследований К.Финдли (Findley C.V., 1980,1989). Современные работы турецких (западных) исследователей сосредоточены на разнообразных аспектах модернизации, что не позволит нам произвести даже простое их перечисление.

Что касается отечественной туркологии, отличающейся разработанностью области фактологических связей, то мы особо можем выделить лишь немногие исследования, рассматривающие аспекты модернизации (И.Л. Фадеева, 1993, Ю.А. Петросян, И.Е. Петросян, 1993). Важное место, при написании данной работы, занимают следующие работы: Н.Г. Киреев История этатизма в Турции (М.,1991), И.Л. Фадеева Концепция власти на Ближнем Востоке (М.,1993), Г.З. Алиев Турция в период правления младотурок (М.,1972), Ю.А. Петросян и И.Е. Петросян Османская империя: реформы и реформаторы (М.,1993), сборник трудов А.Ф. Миллера и многие другие исследования.

ГЛАВА I

ФОРМИРОВАНИЕ ГРАЖДАНСКОЙ БЮРОКРАТИИ И ЗАРОЖДЕНИЕ ИДЕЙ ЕВРОПЕИЗАЦИИ.

Подробное исследование проблемы государства на Востоке, даже краткий обзор точек зрения по этой проблеме не входит в наши планы. Центральной проблемой для нас станет генезис идей модернизации и выяснение характера изменений в сфере ценностей правящей элиты, в ее  взгляде на свое место в структуре государства.

Рискуя повториться, я хотел бы напомнить о том контрасте, который    являет традиционное общество, с точки зрения социальных ценностей, идеологической системы,  в сравнении с современным. Мы оказываемся перед фактом, что традиционные идеологии Турции, Китая, Индии, Японии, несмотря на внутреннее разнообразие, – это идеологии “холистского типа” (Л.Дюмон). Основой этого типа является такой порядок, «когда каждому элементу общества соответствует своя особая роль в общей системе; то есть в обществе как едином целом … В рамках холистской концепции потребности человека как такового игнорируются либо подчиняются  потребностям общества, в то время как для индивидуалистской концепции, наоборот характерно игнорирование общественных потребностей, или их подчинение интересам человека» [9, с. 16].

Что касается Ближнего Востока, то общества, вошедшие в ареал распространения ислама, признаются большинством специалистов как эгалитарные, а не индивидуалистские. Коран освящал монополию коллективного опыта, контроль повседневной жизни. Мусульманская община, являясь коллективным носителем святости, предполагает «полное тождество прав и обязанностей человека, и как верующего, и как члена социально-политического организма, что выражено в концепции ''дин ва давла''. Все социально-экономические предписания ислама – закят, риба, шура, право наследования и т.д., – исходят из корпоративистского эгалитаризма и направлены на воспроизводство» [27, с. 62-63].

В христианстве человек индивидуален в отношениях с Богом. Верующий пребывает как бы в двух ''кругах'': «Больший представляет индивидуализм в отношениях с Богом, и внутри его меньший круг объединяет земные потребности, обязанности и связи, иными словами, включает социальность… Отсутствие в восточных религиях представлений о подлинной воплощенности творца », когда он и « подлинно человек, совершенный образец творения, и одновременно – подлинно Бог … ведет к отсутствию идей церкви. В специфически христианской модели мира заложена возможность превращения потустороннего индивидуализма в посюсторонний. В истории Европы внутренний круг, постепенно расширяясь, поглотил внешний. Церковь, признавая, что ''нет власти не от Бога'', отвергла одновременно притязания светской власти на онтологическую божественность, разделив авторитеты в двух кругах христианского бытия, сохраняя их иерархическую соотнесенность. Христианская индивидуальность в Боге начала долгий путь перестройки, в результате которой возникла безбожная индивидуальность – в мире» [27, с. 61].

В государстве на Востоке преобладал групповой принцип в системе иерархии, когда каждая группа  системы претендовала  на долю государственного налога-ренты, взимавшегося с общины. В мире ислама религиозные функционеры не образовали сплоченного института – за исключением тех случаев, когда, как это имело место в Османской империи, учреждение такого института брало на себя государство. Участие в политике было уделом двора и чиновничества, в условиях зависимости религиозного руководства от султана-халифа и отсутствия механизма доступа к властному центру основной массы народа. По мнению Ш. Эйзенштадта, властный центр в Османской империи представлял «смешение имперских и патримониальных элементов. Имперский центр был укоренен в идеологии ислама, которой были привержены некоторые группы центра; патримониальные признаки можно было в какой-то степени обнаружить в организации центра, в составе периферии и в отношениях между центром и периферией» [30, с. 282].

По мнению Х. Иналджика, правящая элита  в Османской империи, утвердилась и осознавалась как особо привилегированная группа, управляющая производящим классом  райи. Разделявшая султанский абсолютизм центральная бюрократия, согласно Иналджику, занимала абсолютно специфическое положение, была «нервным центром всей государственной организации» [50]. Государственная элита, несущая в себе часть султанского авторитета, распределяла ресурсы производящих элементов общества.

Государственные чиновники, осуществлявшие функции поддержания  внутреннего порядка и регуляции социально-экономических отношений, играли выгодную роль посредников в эксплуатации населения. Однако положение этой прослойки не было стабильным, ввиду отсутствия определенных правовых гарантий. Единственным залогом спокойного существования было верное служение государству, личная преданность деспоту. Правитель мог избрать и ввести любого подданного, полезного для службы и увеличения мощи государства, в правящую верхушку.

Как пишет Дж. Танйол: «Государственная управленческая иерархия покоилась на отношениях между управляющими и управляемыми, государством и подданными. В этой государственной системе, охватывавшей различные народы, все организованные силы были либо государственным аппаратом, либо организациями зависимыми от государства» [цит. по: 14, с.26]. М.П. Вронченко в середине XIX века отмечал в своем «Обозрении Малой Азии в нынешнем ее состоянии», следующее: «В больших и малых селениях Малой Азии, как и во всей Оттоманской империи, резко различаются два разряда жителей – управляющий и управляемый: каждый человек принадлежит к тому или другому разряду, независимо от своего происхождения, веры и состояния. Конечно, такое разделение может быть сделано и во всех других странах, но в Турции оно не просто именительно: управляющий имеет на своей стороне столько привилегий и выгод, что управляемые смешиваются в одно сословие» [цит. по: 7, с. 197-198].

Крестьянство, пребывавшее в «тупости традиционной жизни, обращенной к общине» (З.Гек Алп), покорно функционировавшее в рамках системы внеэкономического принуждения, не могло выдвинуть своей идеологии. Совокупность его социальных представлений ограничивалась религией – правоверный мусульманин пасовал, принимая реальность мира как данное; верующий должен был жить согласно предписанному, а не желать в конкретном существовании. В Турции не образовался слой независимых землевладельцев, способных выступить против авторитета центральной власти, а имевшиеся элементы демократии практически не проявляли себя в жизни общества. [47, s.124]

Большинство исследователей считает, что особенностью отличного от европейского перехода турецкого общества к капиталистическому укладу, стали отсутствие национального третьего сословия и специфическая роль государственной бюрократии, оценивающаяся преимущественно негативно. Еще одной  из особенностей является главенствующая роль государства в экономической сфере, непосредственно проявившаяся в том, что проводником внедрения новых форм предпринимательской активности, выступала имперская бюрократия. Традиция вмешательства османского государства в социально-экономическую жизнь империи восходит еще к первым векам его существования, что было связано с потребностью мобилизации ресурсов для военных нужд.

Сам термин “предприниматель”, отождествляющийся со средой  свободного рынка и индивидуализма, впервые был употреблен Ж. – Б. Сэйем применительно к европейской экономической модели, а у Кантильона предприниматели выступают как одна из трех основных производящих групп, наравне с земельными собственниками и рабочими. [69, s.55] Предпринимательский дух представлялся синтезом жажды наживы, авантюризма и стремления к открытиям (согласно Сомбарту), а в эпоху капитализма к этим характеристикам добавились расчетливость, рациональность и приверженность к инновациям. [63, s.28]

П. Друкер представлял предпринимательскую идеологию в качестве основополагающей для капиталистического общества, поскольку предприниматель порождает инновации, которые служат ему средством  в  процессе максимизации прибыли. Похожую точку зрения выражал Й.Шумпетер, видевший в частном предпринимателе носителя инноваций, ставящего своей целью увеличение производительности, модернизацию экономики. [36, s.209-211]

Теперь обратимся к бюрократии, которая в области управления обществом постоянно критиковалась за непроизводительность и ограниченность, но, тем не менее, подвергаясь реформированию и успешно адаптируясь к новым управленческим технологиям, благополучно существует и в наше время.

В марксистской идеологии  акцент делается на отчужденности бюрократии от основной массы простых людей, нуждающихся в порядке и стабильности, стремлении бюрократии к автономии и абсолютной власти в обществе. В своем стремлении она пытается создать ореол сакральности, вырабатывая собственную мифологию и совершенствуя символику, выделяющую ее в обществе. Внутри бюрократической организации существует жесткая иерархия, позволяющая достигнуть максимальной  замкнутости, таинственности, сохранить привилегированность и постоянно укреплять дисциплину. М. Вебер отмечал, что самое страшное для бюрократа – потерять свое место и этот страх вынуждает его к беспрекословному подчинению вышестоящим в иерархии. Поэтому в организации бюрократ усиленно борется за такое стратегическое преимущество, как высокое место в иерархии.[60, s.36] Л. фон Мизес утверждал, что для класса профессиональных чиновников, большую часть жизни связанных с государственной службой, основными показателями являются стаж и профессионализм: «В статусе чиновника, рассчитывающего на повышение, основным условием выступает стаж»   [59, s.49-51].

На рубеже XIX и XX веков рассмотренная М.Вебером модель развития капитализма заключала в себе следующие свойства: административная эффективность, которая достигается соблюдением требований профессионального мастерства как условия служебного продвижения; объективно обусловленная дисциплина в строго определенной иерархической структуре власти; капиталистическая рациональность, развивающаяся через частное предпринимательство.[28, с.157]

Как мы видим, в теории предприниматель и бюрократ являют собой во многом противоположные категории, однако в случае с Османской империей, строением османского общества требуется более подробный анализ.

Вплоть до первой четверти XIX века основные кадры для государственной службы  поставляли три основных учреждения: дворцовые школы (эндерун мектеплери), очаги янычаров и медресе. В период распространения практики девширме, ''рабы августейшего порога'' (капыкулу),  воспринимались местным населением как чужаки – эджнеби, которе кормились грабежом жителей подвластных им территорий. По мнению Дж. Танйола, эти кадры « даже не феодальный тип, поскольку при феодализме есть глубокое осознание собственности; у османских кадров и этого нет »  [цит. по: 14, с. 27].

Можно сказать, что в попытке возродить могущество империи, идеи элиты в области управления прошли следующую эволюцию: от оживления традиционных институтов в XVII в. к заимствованию новых западных технологий в XVIII в. и внедрению новых институтов в XIX в.

По мере ухудшения экономического положения империи с конца XVI в. и военных неудач под Веной (''рая для гяуров'') 1683 года, ряд государственных деятелей и интеллектуалов начал анализировать сложившееся положение. Однако, даже в эпоху Тюльпанов (1718-1730), они не смогли предложить султану ничего лучшего, кроме того, что ему следует раз в месяц выезжать на дорогу и опрашивать путников.  Х. Иналджик отмечает, что «если османы на протяжении своей истории и заимствовали некоторое количество открытий в технологии, медицине или финансах, то они воспринимали их только из военных либо из чисто практических соображений … Османы, удовлетворенные своей собственной религией и политическим превосходством, закрывали свои глаза на внешний мир» [51, p.52]. «Мусульмане или по ненависти против их [европейцев] закона, или по презрению к нравам их и и обычаям, навсегда имели омерзение познавать дела Государей и монархов сих народов, оставаясь с упорностью в совершенном неведении в рассмотрении их состояния» [цит. по: 27, с. 145].

Начало правления Махмуда II (20.07.1784-1808-01.07.1839) ознаменовалось мятежом Мустафы Кабакчиоглу, борьбой султана с янычарами и противостоянием с аянами, завершившимся подписанием соглашения (Сенед-и Иттифак), ограничивавшего власть султана и позволившего аянам совместно влиять на великого везиря [52, ss.630-662, 608]. Результатом дальнейшей борьбы за создание централизованного государства стало появление гражданской бюрократии.

После разгрома янычар в 1826 г., султан, заручившись поддержкой   основной  массы духовенства (У. Хейд выделял широкий слой нижних улемов – lower class ulema), приступил к преобразованиям [49, pp.77-78]. Прежде всего, были созданы части новой армии – Асакир-и Мансуре-и Мухаммедийе (Победоносные солдаты Мухаммеда), Асакир-и Редифе Инансуре (Победоносные вспомогательные солдаты).

В целях централизации власти было приведено к единообразию организационное устройство и делопроизводство органов государственного управления. В империи происходила дифференциация политико-административных структур и отраслей управления, приобретавших все более специализированный характер. В результате реорганизации, как пишет Н.Беркес, были созданы «квазиавтономные ведомства внешних и внутренних дел, финансов, образования, торговли, сельского хозяйства и промышленности. Это были совещательные органы, в задачу которых входило составление планов и отчетов, а также проектов тех решений, которые обнародовались от имени султана» [цит. по: 14, с.153]. Так, в 1836 г. появилось министерство иностранных дел (Незарет-и Хариджие),  1839 г. – министерство торговли (Незарет-и Тиджарет),  а в 1838 г. великий везир становится премьер – министром (Баб-и Векиль) и т.д. И.Л. Фадеева считает, что можно говорить о появлении консолидированной прослойки гражданской бюрократии (мюлькие). «Эта немногочисленная прослойка с эпохи Махмуда II проявляет тенденции к объединению и взаимной поддержке. Эта же прослойка, выступая за реформы, уже в полной мере осознавала угрозу, таившуюся в собственном традиционном рабском статусе, и стремилась к гарантиям безопасности, которые в законодательных актах распространялись не только на правящую элиту, но и на другие слои населения» [27, с.154].

Правовое положение слоя мюлькие было определено “табелью о рангах”, опубликованной 7 января 1834 г., подразделившей аппарат правительственных чиновников на 4 категории-класса. Этот новый слой, все еще опасавшийся за свою будущность, продолжал стремиться к дальнейшему достижению автономии, невольно добиваясь преимуществ и для общества в целом. Стремление к руководству на основе закона, необходимость использования принципа легитимности, были вызваны желанием увеличить воздействие на принятие государственных решений. Это стремление не находилась в противоречии с глубинной родственностью членов османской элиты, не внушало султану желание уничтожить слой, рождавший реформаторские инициативы, поскольку он по выражению Х. Иналджика, «был мотивирован идеей государственных интересов» [50].

Основные принципы новой доктрины были закреплены Хатт-и хумаюном от 3 ноября 1839 г., который, несмотря на его сравнительно общий характер, гарантировал права собственности бюрократии. Великий везир мог уже не опасаться, как некогда его предшественники, при вступлении в должность, увидеть набитые хлопком головы несправившихся с обязанностями. По инициативе центральной бюрократии были претворены в жизнь дальнейшие преобразования эпохи Танзимата: Исляхат Фермани (Декрет о реформе) 1856 г., Арази Кануннамеси (Земельный кодекс) 1858 г. и множество других законов. На основе произведенных преобразований бюрократия стремилась преодолеть нарастающую нестабильность в империи, увеличить степень однородности имперской структуры.

Снабжение профессиональными кадрами рядов нового слоя, было функцией новой системы образования, отделенной от системы медресе. В 1834 г. Мехмет Намык – паша предложил план образования современных школ по французскому образцу. Были созданы Школа военных наук (Мектеб-и Улм-у Хаджрие), Военно-медицинское училище (Тыбхане-и Амире-и Мектеб-и), где поначалу доминировали улемы. В 1839 г. были открыты первые светские школы – рюшдие. О влиянии исламской религии на образование говорит следующий факт. В 1830 г. путешественник Мишо отмечал, что даже учебник по алгебре, «начинается набожными сентенциями, потому что религия примешивается ко всему» [ цит. по: 10, с. 45].

Своеобразной колыбелью будущих реформаторов и интеллегенции  была Терджюме Одасы (Комната, Бюро переводчиков), через службу в которой прошли Мустафа Решид – паша, Али – паша, Фуат – паша, Садык Рифат – паша, Агях – Эфенди (основатель первой частной газеты “Терджюман-и ахваль”), Намык Кемаль и многие другие деятели. Молодые чиновники, прошедшие службу в Незарет-и Хариджие, образовывали молодую “модернизаторскую элиту”. В области администрирования происходил переход контроля над государственным организмом к профессионалам, а такой контроль, по мнению М.Вебера, возможен для лиц, не являющихся техническими специалистами, лишь в ограниченной степени.

Правление конституционного монарха Абдул Хамида II (21.09.1842-1876-1909-03.08.1918) вошло в историю Турции как период ''зулюма'' (тирании, гнета). Султан выразил свое разочарование в либеральной политике: «Я совершил ошибку, пожелав удовольствоваться примером моего отца Абдул Меджида, который старался осуществить реформы, убеждая народ и создавая либеральные институты. Отныне я буду следовать примеру своего деда – султана Махмуда… я теперь понимаю, что невозможно сдвинуть народы, которые всевышний поставил под мое покровительство, какими-либо иными средствами, нежели силой» [цит. по: 27, с.185]. Но было бы неверно считать, что процессы модернизации (европеизации) были целиком парализованы. Они искусственно, насильственно сдерживались, но вовсе остановлены быть не могли.

В своем стремлении к централизации, расколотой этнорелигиозными противоречиями империи, султан и его окружение ничего не смогли противопоставить притягательности новых идей, кроме доктрины имперского панисламизма, постепенно вытеснявшей доктрину османизма. Видя угрозу этой политике в нараставшем свободомыслии в среде гражданской бюрократии, султан проводил периодические чистки правящей элиты. Но даже в своих попытках заменить власть насилием, государство никогда не забывало об ее принадлежности к “своему кругу”, к когерентной группе элиты, перемещая даже самых ярых критиков режима либо на чиновничий пост в отдаленной провинции, либо отправляя их за границу. Так, например, известный оппозиционер, поэт Абдулхак Хамид, не являясь профессиональным дипломатом, служил в посольствах в Гааге, Брюсселе, Лондоне. Этого деятеля,  утверждавшего, что  «главным путем к нашему прогрессу и развитию служит путь европейского развития» [цит. по: 20, с.93], османское государство, мусульманская община, несмотря на личные убеждения, признавало  ''своим'' (управляющими, мусульманами и т.д.), наказывая подобных ему оппозиционеров лишь в случае прямого неповиновения или принятия другой веры.

С появлением в 50-х годах XIX в. европейски образованного слоя бюрократии и зарождением турецкой интеллигенции, панацеей от всех бед стало провозглашение конституции. Это положение было одним из базовых элементов идеологии движения “новых османов”. Лидеры, возникшего в июне 1865 г. “Общества новых османов”, что конституция «в один день, в один час сделает для Турции то, что не в состоянии были сделать реформы в течение сорока лет» [ цит. по: 20, с.36]. Это убеждение Халиля Шериф – паши разделяло большинство членов общества. Турецкие просветители – Ибрагим Шинаси, Намык Кемаль, активно пропагандировали идеи “европеизации” в османском обществе. Новые османы, испытавшие влияние Монтескье, Мольера, Руссо, Вольтера, Кондорсе, стремились к синтезу «традиционно мусульманских и буржуазно-либеральных идей и теорий в области общественного и государственного устройства» [ 20, с. 93-94]. И. Шинаси стал первым неофициальным лицом, проповедовавшим коренное изменение государственного устройства, европеизацию экономической и культурной жизни страны. Важной идейно-политической концепцией турецкого конституционного движения, затем имплицитно включенной в идеологию младотурок, была доктрина османизма, обосновывавшая право турок на господствующее положение в “османской нации”.

Правящая элита оставалась в целом однородной, поскольку различие было лишь в сфере идей, имевших хождение в данной социальной среде. В османском обществе, идеология измышлялась правящей элитой и то, что ряд исследователей, выделяет частные представления из этой совокупности и расценивает их как “истинное” или “ложное”, “традиционное” или “прогрессивное”, “феодально-султанское” или “конституционное”, не имеет  ничего общего с социальной природой османского общества. Исторические позиции, политические пристрастия могут быть бесконечно изменчивыми в реализации личностью себя в коллективе. В османском обществе  возникала напряженность между светским и духовным, между трансцендентным (внемирским) и мирским, преодоление которого предлагали идеи новых османов. Отсюда и признание Намыком Кемалем соответствия установлений ислама и принципов конституционного правления, идея объединения улемов и светской прослойки в Меджлис-и айяне (Сенате), а представителей всех вероисповеданий в Шура-и уммете (Палате депутатов).

Н. Кемаль заявлял, что участвуй он в работе над конституцией, то  потребовал бы санкционирования каждой ее статьи фетвой шейх-уль-ислама. В «Ибрет» он писал, что «османское государство основано на религиозных принципах, и, если эти принципы будут нарушены, в опасности окажется политическое существование государства». Видный “феодально-султанский” сановник Хайреддин – паша писал, что «положительная роль улемов такова же, как и роль, которую выполняют в конституционных государствах Европы палаты представителей, и можно даже сказать, что эта роль более высокая, ибо к мотивам земного порядка, которые требуют и узаконивают этот контроль, у мусульман присоединяются требования религии» [цит. по: 20, с. 97-101].

Согласно Ю.А. Петросяну, провозглашение конституции (Канун-и Есасы) 23 декабря 1876 года (8 зильхидде 1293 года) и создание парламента, хотя и были логическим завершением борьбы за реформы, «политически явно были ''забеганием вперед'', социально и экономически не обеспеченным … кратковременность существования конституции и парламента (до начала 1878 г.) свидетельствовала о преждевременности их появления в Османской империи» [20, с. 158].

Непосредственными продолжателями дела конституционалистов 60–70-х годов стали младотурки, которые могли опереться на конкретный опыт конституции и первого турецкого парламента. Начало обществу “Иттихад ве теракки” было положено 21 мая 1889 г., когда курсантами Военно-медицинской школы в Стамбуле  была создана тайная организация “Иттихады османы” (“Османское единение”). В 1894 г. младотурецкие организации объединились в единое османское общество “Единение и прогресс” (“Османлы Иттихад ве теракки джемиети”). Ахмед Риза – бей и его приверженцы (Хаккы Халид, Мехмед Али – паша, Халил Ганем и др.), продолжали считать главным злом деспотизм Абдул Хамида II и выступали за восстановление конституционного правления. Как и идеологи “новых османов”, они утверждали, что ислам «ни в коем случае не является врагом республиканского строя» [цит. по: 20, с.133].

Центральное место в идеологии младотурок занимала доктрина османизма, активно использовавшаяся для консолидации оппозиции. Так, особенно активно пропаганда османизма велась при созыве “общего конгресса” в Париже (27-29 декабря 1907 г.). Младотурки заявляли: «Мы требуем реформ, но не в интересах какой-либо национальности, а для всех граждан Османской империи» [19, с.174]. Как гласила «Программа молодой Турции» от 15 августа 1897 г.: «Вкратце наша программа такова: единство, целостность и неделимость империи, сохранение на троне династии Османа, равенство всех перед законом, независимость правосудия, свобода совести… абсолютное выполнение всех соответствующих законов» [ 19, с.181].Вплоть до 1907 г., когда конгресс одобрил идею всеобщего восстания и привлечения армии на сторону оппозиции, большинство младотурок не разделяли мнение женевской младотурецкой организации (И. Сюкути, А. Джевдет) о революции как средстве, дающем новую жизнь больной нации. [19, с.246]

Несомненно, что на младотурок повлияли идеи революций Нового времени, давших толчок революционным изменениям важнейших сторон структуры общественного строя. Был очевиден упадок режима, вызванный внешним давлением международной капиталистической экономики с одной стороны, а с другой – внутренним воздействием и конфликтами, порождаемыми противоречиями внешнего давления. Вина за неспособность к мобилизации национальных ресурсов страны для поддержания экономического развития страны и к военному противоборству с иностранными государствами, возлагалась не на особенности имперской системы, а непосредственно на личность султана и его порочное окружение.

ГЛАВА II

ОСМАНСКАЯ ИМПЕРИЯ И ЭКСПАНСИЯ КАПИТАЛИСТИЧЕСКОГО ЗАПАДА. ИСТОКИ ЭТАТИЗМА И РОЛЬ БЮРОКРАТИЧЕСКОЙ СТРУКТУРЫ В ЭКОНОМИКЕ

Практически все исследователи безоговорочно признают, что Османская империя находилась в глубоком кризисе, превратившись в полуколонию западных держав, в аграрно-сырьевой придаток Запада. Советские историки, руководствуясь марксистско-ленинской трактовкой таких явлений, как “капитализм”, ''империализм'' и ''колониализм'', абсолютизировали положение о том, что иностранный капитал повсеместно использовал в своих интересах докапиталистические формы собственности и отношений колониального Востока. Крайне негативная оценка давалась господству иностранного капитала, под влиянием которого развивался национальный капитализм, но из-за этого же влияния он там развиваться не мог.

При анализе внутренних условий, препятствовавших становлению капитализма в империи, исследователи традиционно приводили высказывание Ф. Энгельса:  «Турецкое, как и любое другое восточное господство несовместимо с капиталистическим обществом; нажитая прибавочная стоимость не гарантирована от хищных рук сатрапов и пашей; отсутствует основное условие буржуазной предпринимательской деятельности – безопасности личности купца и его собственности». П.П. Моисеев считал, что исследователи, цитировавшие Ф. Энгельса, «акцентировали внимание на факте отсутствия в данной стране правопорядка, полностью игнорируя нестабильность частной собственности» [цит. по: 16, с.137]. В оценке становления капиталистического уклада в Турции доминировала идея антигуманной сущности частной собственности.

Ряд современных турецких исследователей (Д. Авджиоглу, И. Джем, О.Л. Баркан, М. Сенджер и др.) утверждают, что капитализм не был естественным явлением для империи, что он был привнесен по инициативе “узкой правящей верхушки” и способствовал упадку местных производительных сил. [11, с.119] По их мнению, экономическая политика Махмуда II, повлекшая за собой экспансию Запада, явилась причиной отсталости и неразвитости производительных сил османского общества, а торговый договор М. Решид – паши с Англией 1838 г., по выражению Авджиоглу, «подписал стране смертный приговор». Он также утверждает, что если бы Запад не вмешивался, то в империи развился бы капитализм. «Договор 1838 г. создал условия для свободной торговли, а Танзимат, в интересах западного капитализма, создал с помощью административных, финансовых и других реформ, основу открытого рынка» [цит. по: 16, с.136].

В настоящее время считается, что договор Решид – паши, при всех его негативных последствиях, сыграл позитивную роль в генезисе капитализма в империи, так как он неизбежно вовлекал ориентированную на импорт экономическую структуру в конкурентные отношения с Западом, приобщал ее «к складывающемуся мировому рынку», способствовал ликвидации торговых монополий (йед-и вахит), системы разорительных государственных регламентаций и принудительных закупок [27, с.152]. Некоторые исследователи даже говорят об инкорпорированности европейских провинций империи в капиталистический рынок уже в начале XIX в. ( Валлерштайн и др.).

В начале XIX в. развитие торговли в империи определялось низким уровнем внутреннего потребления. Государство, еще в недалеком прошлом считавшее, что с торговцами-шакалами никакого дела не сделаешь, ограничивало купцов рамками “государственной торговли”, направленной в основном на удовлетворение потребностей элиты. Шведский посланник Д’Оссон в XVIII веке отмечал, что « внешняя торговля полностью в руках иностранцев…» [42,s.135]. Незначительные изменения в статусе торговцев, имевшие место с правления Селима III, не привели к существенному улучшению торговли в рамках имперской структуры. Роль совокупного предпринимателя, в условиях нарастающего экспансионизма Запада в интеллектуальной, политической, военной сферах, брало на себя государство.

Данная традиция имела место еще в самом начале существования Османской империи, когда государство “инвестировало” необходимые ресурсы (преимущественно людские) в определенную сферу. Р. Арон приводит свидетельство широкого вмешательства государства, его стремления к тщательной регламентации в арабских эйялетах в XVI-XVIII вв. Так, структура управления эйялетов полностью повторяла административную структуру столицы, а сам Стамбул регулировал всевозможную деятельность – от ремонта фонтанов до возведения общественных зданий. [27, с.121] Однако активность, проявляемая в экономике и ее результаты, были явно несоразмерны затраченным большим административным аппаратом усилиям. Данная система отвечала потребностям военных институций феодального османского государства, но не соответствовала требованиям XIX века. Вплоть до подписания англо-турецкого соглашения 1838 г., система регламентации «предусматривала вмешательство государства в производство, торговлю и ценообразование» [8, с.87].

После 1838 г. государство по-прежнему сохраняло свое влияние в промышленности, в секторе государственных предприятий, в добывающей промышленности. В 40-е годы, в связи с  армейскими нуждами, образовался государственный сектор. «Это были первые в Турции сравнительно крупные предприятия, которые оснащались современной техникой и являлись очагами подготовки кадров специалистов и руководителей промышленности» [11, с.128]. В дальнейшем с ростом европейской промышленности, столкновением с жесткой конкуренцией на внешнем рынке, турецкая промышленность приняла вид замкнутой системы, существующей при государственной поддержке. [37, s.10] В сельском хозяйстве, опираясь на свое право верховного собственника земли, государство предпринимало попытки повышения его продуктивности. С принятием в 1858 г. земельного закона (Арази Кануннамеси), система мири, постепенно уступала праву частного владения землей.

Как пишет Дж. Танйол, в эту неспокойную эпоху «не оставалось возможностей обогатить казну примитивным производством и прокормить чрезвычайно раздутые штаты чиновников. При таком положении можно было сделать две вещи: 1) обратиться к внешним займам; 2) продать иностранцам право эксплуатации рудников в стране и обеспечить иностранным компаниям возможность зарабатывать деньги» [цит. по: 14, с.27-28]. Однако результаты реорганизации управленческой структуры не сняли препятствий для развития торговли и промышленности. Еще не произошло коренного обновления прослойки кадров чиновничества и сохранилось преобладание иррациональных представлений в среде “патримониальной бюрократии” (М. Вебер). Правящая верхушка еще находилась в поиске норм, параметров социального порядка.

Дж. Танйол подчеркивает, что полученные по займам средства, «были использованы не в производственных сферах, а на увеличение жалования служащим, на строительство дворца, на состязание с военно-морским флотом Англии» [цит. по: 14, с.28]. Что касается фискальной системы, то большинство полученных налогов, «шло на содержание султанского двора, государственной администрации и армии, а также на удовлетворение нужд османской феодальной верхушки. Со второй половины XIX в. значительная часть налогов поступала в руки западноевропейских государств» [29, с.14]. Лидерство в растрате средств государства принадлежало султанскому двору.

Первым реформатором, попытавшимся серьезно взяться за преобразования в экономике, стал Мидхат – паша. Он не считал, что в поисках выхода из финансового кризиса, экономику следует развивать исключительно за счет государства. Он писал: «В Европе ни одно общеполезное мероприятие не проводится за счет государства, все делается за счет капиталов и усилиями самого населения». Рост нестабильности в империи произошел из-за неудачи реформ 1856 г., не осуществленных «из-за частых смен правительства, разногласий во взглядах, беспорядков и трудностей внутри страны» [цит. по: 20, с.123, 125]. По его мнению, механизм конституционного строя, должен был приводиться “новыми людьми”, которые отсутствовали в имперском обществе.

В Османской империи с 1826 г. по 1878 г. сменился 21 садразам и 20 министров иностранных дел. В Англии, за этот же период, сменилось 13 премьеров и 11 министров иностранных дел. Со времени смерти Али – паши и до смещения правительства Ахмеда Вефика в 1882 г., произошло 23 назначения на пост везира 15 человек, а в период с 1882 г. по 1908 г., сменилось 9 садразамов. За время правления младотурок (до 1918 г.) сменилось 14 правительств. Этот процесс сопровождался уменьшением значения должности великого везира. Так, Ферид – паша, занимавший этот пост в 1903-1908 гг., говорил, что в своем положении он завидует портовым хамалам (грузчикам) Стамбула. [27, с. 187]

Несмотря на нестабильность кабинета, назначения проводились из ограниченной прослойки профессионалов, бывших более или менее реформаторами, отражавшими интересы правящей элиты. По данным М.Н. Тодоровой, в составе правящей элиты периода реформ из 95 государственных деятелей лишь Али – паша был представителем третьего сословия, из-за чего «он был объектом насмешек в связи со своим низким происхождением» [24, с. 157]. С 1882 г. произошло 9 назначений 5-х человек; Кямиль – паша занимал свой пост 6 лет, Саид – паша, назначавшийся главой правительства 5 раз, также управлял 6 лет.

Государственное чиновничество, уже обладающее достаточным потенциалом для определения социальной реальности в империи, с эпохи Танзимата стало выполнять не только служебные, но и социально-политические функции, одновременно и сохранения существующей социальной модели, и осуществления переходных функций “третьего сословия”, зарождающейся буржуазии. Мустафа Супхи в своей работе «Чиновничество» писал, что в период зулюма министерство финансов по-сути являлось министерством, управлявшим всем османским обществом. Несмотря на нищенское положение общества, «министерские чиновники, а в вилайетах служащие канцелярии, с алчностью прогуливаясь по улицам, стучат в каждую дверь» [61, s.57]. Он в то же время признавал возможность реформирования османского управления, путем создания системы специального образования, дальнейшей профессионализации чиновничества.

Характерной чертой османского общества после периода Танзимата, стало участие государственной бюрократии в предпринимательской деятельности, на основе легального участия в ширкетах, принятия государственной функции сбора налогов – занятие откупом, участия в экспортных операциях совместно с иностранцами, обладавшими льготами и т.д. Османская бюрократия, с ее более или менее отлаженным механизмом, стала стремиться овладению новыми ресурсами, стала проводником новых капиталистических тенденций в империи.  Уже упоминавшийся Мидхат – паша, будучи губернатором Дунайского вилайета, основал общество по перевозке пассажиров дилижансами и судоходную компанию, не получая почти никакой поддержки от государства в развитии производительных сил вилайета. Выступая за разумную налоговую политику, он, тем не менее, занимался высокоприбыльным откупом, подобно многим министрам и сановникам, до его запрещения правительством.[26, с.27-29, 17] В 1850 г. было основано общество по морской перевозке пассажиров «Ширкет-и хайрие», созданное руководящей верхушкой власти во главе с падишахом, видными бюрократами и банкирами Галаты. Однако из-за недостатка средств Мустафе Решид – паше пришлось обратиться за кредитом к банкирским конторам.

Не углубляясь далее в подробности предпринимательской деятельности государства и бюрократии, обратим внимание на произошедшее обновление в идеологии правящей элиты, постепенно отходящей от своего презрения к торговле, начавшей осознавать ее выгодность. Через представителей бюрократии предпринимательская деятельность образовала когерентную сферу, где частный интерес стал постепенно преобладать над общегосударственным. Изменялось представление о богатстве, которое уже не было статичной кучей сокровищ, создающих внешне впечатление о могуществе обладателя, а инструментом в достижении более конкретных целей. Источник благосостояния, помимо государственного жалования, пенсии (в 1885 г. была созданы Всеобщие пенсионные кассы для гражданских и военных служащих) и традиционных доходов, виделся в деятельности и проявлении инициативы, первоначально при покровительстве государства.

Источником новых представлений в теории стали труды в области экономической мысли некоторых османских интеллектуалов. Еще в произведениях новых османов были выражены либеральные взгляды на экономическую политику. Так, Намык Кемаль выступал против монополий государства и политики протекционализма, отмечал недостаток частных предприятий. [См.: 74, ss.93-107]

Одним из первых интеллектуалов, обратившихся к западной экономической теории, был Сакызлы Оганнес – паша, преподававший экономику в Мектеб-и Мюлькие (Школе гражданских служащих). Он написал много работ в духе классической либеральной экономики, рассматривая свободу конкуренции в качестве основного условия прогресса империи. Им также был переведен труд Адама Смита «Исследование о природе и причинах богатства народов», основные взгляды которого он изложил в своей книге «Мебад-и Илм-и Сервет-и Милель», изданной в 1881 г. В ней он рассмотрел такие феномены экономики, как потребление, производство, оборот товаров, стоимость как количество труда и т.д.   Одним из первых он предпринял критику социалистических идей, за их противоестественность природе человека. [См.: 38, ss.54-83]

На официальном уровне либерализм в экономике пропагандировался посредством печатного органа Общества Османских Наук (Джемиети-и Илмийе-и Османийе), основанного министром образования Мюниф – пашой. Эта серия трудов, называвшаяся «Меджмуа-и Фунун» (Обозрение Наук), ставившая своей целью ознакомление общества с достижениями различных наук, была основана в 1863 г. В обозрении печатались и статьи по экономике таких авторов, как Джавид – бей, будущий министр финансов младотурецкого правительства, Оганнес – паша и др.[См.: 74, ss.64-67]

Несомненно, что после Танзимата в Османской империи получило распространение инонациональное и иностранное предпринимательство. К началу XX в. «турецкая компрадорская буржуазия состояла главным образом из представителей нетурецких национальностей – греков, армян, евреев и др.» [2, с.16]. «Собственно турецкое производство было представлено ремесленниками, иногда объединенными в средневековые корпорации – эснафы» [21, с. 9]. «Купцы по-национальности турки практически были посредниками между производителями продукции и инонациональной буржуазией» [22, с. 57].

Однако к началу XX в. усилилось и влияние формирующегося османского “среднего класса”. Вплоть до 1856 года получение должности на государственной службе было пределом мечтаний среди мусульманского населения. «Какая выгода для нас быть чиновником? Мы – замкнутые изнутри, христиане же затратив много усилий в промышленности и торговле, обратились в сторону Европы», писал Намык Кемаль. [63, s.147] Впоследствии, среди непрерывно разрастающегося и дифференцирующегося слоя государственных служащих предпринимательская деятельность пользуется все большей популярностью.[53, s.111] Османская бюрократия, расчищавшая путь к капитализму, стала влиятельным социальным слоем, будучи самой состоятельной прослойкой общества. Так, В. Эльдем пишет, что «их жалование было столь высоким, что его можно сравнивать лишь с доходами сегодняшних крупных предпринимателей» [цит. по.: 14, с.37]. Причем этот слой, как уже отмечалось, брал на себя функции третьего сословия. Даже мелкий провинциальный чиновник после выхода на пенсию стремился к предпринимательской деятельности. Например, отец Мустафы Кемаля Али Риза – эфенди, занялся, хотя и не совсем удачно, экспортной лесоторговлей, найдя состоятельного компаньона.[15, с. 77-79]

В начале XX в. слой государственных служащих стремительно пополнялся. Так, Эсат Дж. Пакер, назначенный стажером в канцелярию министерства иностранных дел, писал: «Нельзя сказать, чтобы мне повезло. В те времена среди моих единоверцев удачной считалась возможность заниматься торговлей или искусством. Не всем это удавалось, ибо названное благодатное и широкое поле деятельности было отдано на откуп нашим согражданам, представителям национальных меньшинств… На дипломатическую же службу поступить было очень несложно: достаточно было подать заявление с маркой в десять пара» [31, с. 10].

По данным В. Эльдема, численность штатов османских министерств и ведомств в 1913/1914 г. составляла 188 704 человека, в том числе  доля военного и военно-морского министерств, жандармского управления составляла 100 000 мест. Численность служащих, получавших жалование из государственного бюджета в 1913/1914 г., составляла 183,7 тыс. человек (в 1909/1910 г. – 182,2 тыс.). В среднем в 1913 г. государственный служащий в Турции получал в месяц 556 курушей, в столице – 1166 курушей.[14, с.38] Присоединявшийся к этому профессиональному слою был готов служить существующему режиму, признававшего его право на достижение желаемых целей. По меньшей мере, он предпочитал неудобства ''диктата младотурок'' неудобствам тирании.

Бюрократизация, как одна из черт капитализма, стала неотъемлемой чертой турецкого общества, когда слой чиновников продолжал множить подчиненных, работавших по большей части друг для друга. «В каждом отделе министерства числились сотни людей, но посещали службу очень немногие, не дай бог, они все вздумали вдруг прийти, маленькие комнатушки отдела попросту не вместили бы своих сотрудников. Молодые люди изредка показывались на службе после обеда, обычно же занимались своими делами.» [31, с.10]. По свидетельству Р.Дэвисона, «Как в Стамбуле, так и в других центральных вилайетах большинство чиновников рассчитывали достичь лучшего для себя положения вследствие близости к паше. Заполнявшие приемные высокого слоя управляющих толпы родственников и прочих паразитов, были одним из бедствий османского управления, открывающим двери покровительству, неэффективности и взяточничеству» [39].

Годы после победы младотурецкой революции и период первой мировой войны стали известны как период “национальной экономики”. Стратегия экономического развития была связана с деятельностью Мехмеда Джавид – бея (1875-1926), который изложил свои взгляды на экономику в четырехтомной работе «Илм-и Иктисад» (Наука экономики), изданной в период с 1899 по 1901 гг. Более того он стал основоположником турецкой статистики, написав работу «Ихсахият». Будучи последователем манчестерской школы экономики, он выступал за отмену режима капитуляций, за дальнейшую интеграцию в мировую экономику с целью привлечения иностранных инвестиций, за свободную торговлю, являвшейся для него “законом экономики”.

Другим распространителем идей либерализма в империи был принц Сабахеддин, автор «Открытых писем к Иттихаду», «Как  можно спасти Турцию». Им был переведен на турецкий труд Э. Демолена «Причины прогресса англосаксов». Согласно Э. Демолену существовали два типа общественной структуры – партикуляристская и общинная формации. Согласно Сабахеддину, турецкое общество должно последовать по пути первой из них. Он выступал за децентрализацию управления, но не политическую, а основанную на расширении прав местного самоуправления, за развитие личной инициативы [20, с. 145-149]. По его мнению, религия не может лежать в основе социального устройства.  На примере Мехмеда Сабахеддина, мы можем еще раз констатировать, что инициатива преобразований, исходила от правящей элиты, представителем которой являлся идеолог личной инициативы.

Оценивая деятельность бюрократической верхушки в экономике, Фалих Рыфкы Атай писал: «Либерализация Османской империи подразумевала государственного служащего как носителя частной инициативы… Это лицо не было частным предпринимателем, это был комиссионер, присваивавший себе доход государства» [цит. по: 14, с. 64].

Османскую общественную мысль волновали  и культурные последствия европеизации в период с 1839 г., завершившейся «исправлением (коррекцией) гражданских и политических институций османами». Смысл культурных преобразований определялся прозападной ориентацией (alafranga) османской элиты и состоял (впоследствии и в Республике) в достижении идеала “современной цивилизации” – Муасыр медениет [56, pp. 14-15].

В XIX в. постоянно возникали вопросы о степени совместимости европейской культуры и османской, о том насколько противоречит идея равенства (эгалитарности) османской системы буржуазным ценностям Европы. Одним из проявлений этого было критическое отношение  оттоманских нижних слоев и ряда интеллектуалов к поведению “вестернизированных” государственных деятелей Танзимата. Рояли, обеденные столы и гостинная мебель были новым, спешно воспринятым с Запада, идеалом жизни официального класса. Спешно воспринятые потребительские модели поведения элиты стали предметом критики определенной части населения, воспринимавшей это как глупую роскошь, в сравнении со своими умеренными стандартами жизни.[56, p. 18]

Уже в начале XX в. потребительское поведение распространилось и в среде остальной гражданской бюрократии, рангом пониже. Эсат Дж. Пакер приводит пример характерного проявления такого поведения. Мюнир – бей, посол Турции в Берне, приобрел ванну, «какую бельгийцы брали, отправляясь в колонии». Доставка ее в Стамбул отняла много времени и денег. Отец посланника, получив приобретенные ванну и ведра, вышел из себя: «Когда только Аллах научит тебя разуму! Неужели в Брюсселе не нашлось ничего другого? Удивляюсь правительству, которое назначает вас послами» [31, с.106-107].

В ряде произведений турецкой литературы осуждался подобный “налет вестернизации” (cosmetik westernization), т.е. простая иммитация западных культурных кодов, моделей поведения. Одним из первых произведений, сфокусированных на данной проблеме,  была книга  «Фелатун – бей и Раким – эфенди» Ахмета Мидхата, опубликованная в 1876 г. Фелатун – бей, избравший себе псевдоним – Платон, прожигает жизнь в европейской части Стамбула, развлекаясь в женском обществе и играя в азартные игры. Что касается  Раким – эфенди, то он трудолюбив и работает для достижения умеренных жизненных целей, целеустремлен и занимается изучением французского языка. Второй персонаж книги выступает здесь более предпочтительным вариантом вестернизации.[58, pp.36-37] Похожий сюжет, затрагивающий проблему модернизации и раскрывающий характерные черты турка-предпринимателя, обыгрывается в романе Орхана Памука «Джевдет – бей ве Огуллары» [Baştürk, 35; 64, ss.184].

Еще одной из особенностей турецкого “праздного класса” был “синдром Бихруз – бея”. Этот персонаж, чуть более поздний, появляется в книге «Араба севдасы» Реджаизаде Экрема, изданной в 1896 г. Бихруз – бей, прошел обычный для чиновника путь, став служащим через связи отца, чье высокое положение гарантировало ему спокойное существование. Он приверженец западного образа жизни и относится ко всему турецкому как к проявлению варварства. Он, как и Фелатун – бей, проводит время на европейском берегу Босфора, подражая образу жизни европейской аристократии. Одевается он подобно французским нобелям и делает заметки на французском языке. Эти два произведения ярко отражают эволюцию в ценностных ориентациях турецкого общества, демонстрирует сложившуюся дихотомию – страта военного и гражданского истеблишмента с одной стороны, а с другой – народная страта управляемых. [58, ss.37-40]

Итак, подводя некоторые итоги, мы можем сказать, что одним из основных факторов, подвигших османское общество к трансформации, стало одно из направлений экспансии Запада – экономическое, которая фактически дала толчок к появлению бюрократической и торговой буржуазии (Göçek, 1999; Кеуder, 1993). В условиях масштабного отставания по отношению к цивилизации капиталистического Запада, правящая элита империи искала пути преодоления сложившихся противоречий, мешавших мобилизации ресурсов. Сложившаяся во второй половине XIX в. гражданская бюрократия, составила новое ядро преемственности, которому предназначается обеспечивать могущество государства. Автономность действия этого слоя институциональных организаторов и целостность  его ориентаций макросоциального характера, создавали предпосылки для дальнейшего переустройства на основе социокультурных представлений слоя элиты.

Традиционная для имперского общества градация (на глобальном уровне - управляющие – управляемые), предопределила ход изменений. Крестьянство, несмотря на свою массовость и все ухудшающееся положение, не противопоставляло себя господствовавшим в обществе нормативам и ценностям и признавало сложившийся порядок.  Правящая элита использовала увеличившуюся автономность своей сферы деятельности для решения проблем в конкретных институциональных рамках Османской империи. По мнению М. Вебера, эффективное управление требует такой автономности, поскольку эффективность администрирования нуждается в том, чтобы общественность оказывала по возможности минимальное влияние на бюрократию государства. Напряженность, возникшая в ходе  приспособления традиционной структуры к капиталистическому миру, существовала, прежде всего, в идеологической сфере, в противоречии между мирским и трансцендентным. В ходе последующего изложения, мы рассмотрим еще одно противоречие имперской системы, особенно проявившее себя на рубеже XIX и XX вв. Оно заключалось в непризнании национальностями сложившегося имперского устройства.

ГЛАВА III

ОТ ИМПЕРИИ К РЕСПУБЛИКЕ: ПРОБЛЕМЫ МОДЕРНИЗАЦИИ ИМПЕРСКОЙ СТРУКТУРЫ

Как известно, период Второй Конституции ( II Мешруриет)  начался с победы младотурецкой революции 1908 г. Подробное изучение всех нюансов политической борьбы не входит в наши планы. Наша задача состоит в выявлении постоянных “констант” (относительно стабильных данных ситуации)  в идеологии правящей элиты, в рассмотрении их эволюции. Как уже отмечалось, рассмотрение множества частных представлений, либо одного из них, особенно в политической сфере, входящих в общую совокупность представлений, не позволит нам раскрыть сущности явлений транссубъектного (общего) характера. Личные убеждения, в отличие от идеологии определенной совокупности, не имеют постоянной функции в общественной жизни, поскольку люди не сознают и, в большинстве своем, не хотят осознавать историю, которую делают. К тому же необходимо отличать истинные представления человека, от заимствованных представлений, которыми он просто щеголял. Для нас желательно увидеть “каркасные линии”, доминирующие черты. Ведь выбор своего исторического пути нация совершает не на основании абстрактной политической демагогии.

Итак, вновь обратим наше внимание в XIX век. По мнению большинства историков, начиная с 1860-х годов, Османская империя стала ощущать на себе всплески балканского национализма, более того Балканы в значительной степени обуславливали международные отношения империи с “концертом” европейских держав. К этому же времени относится возникновение очагов национализма и на других окраинах империи, когда в среде нетурецкого населения стали преобладать национальные интересы. Политика государства, регулирующая отношения между управляющими и управляемыми, между государством и инонациональными общинами, осуществлялась в рамках уже упоминавшихся доктрин: османизма, панисламизма, пантюркизма, отличавшихся друг от друга терминологией легитимизации ценностей.

За редким исключением, большинство государственных деятелей и интеллектуалов, от Н. Кемаля до лидеров младотурок, стремились сохранить существующее несовпадение культурных и политического сообществ, присущего империи с эпохи обширных завоеваний. Это предполагалось осуществить на основе наднациональной имперской идеологии. Вопрос о предоставлении автономии нетурецким народам, станет накануне и после революции, предметом ожесточенного спора принца Сабахеддина и иттихадистов.

Следует отметить, что в рамках эгалитарного мусульманского общества империи, принцип эгалитарности не распространился на покоренные христианские народы. Еще Мехмед II Фатих стремился включить высоко активные и специализированные экономические группы Византийской империи в структуру зарождающейся империи. Эти национальные и религиозные анклавы содействовали извлечению и накоплению ресурсов в османском государстве. Веками христианское население существовало в довольно изолированном положении, сосредоточившись на предписываемой государством деятельности. Даже в XIX в. этнически чуждые группы не допускались в правящую элиту (лишь в случае принятия ислама, со всеми вытекающими последствиями), не воздействовали на структурное устройство общества. Количество христианского населения в государственных учреждениях явно не соответствовало его численности; христиане не пользовались преимуществами от учебных заведений, учрежденных реформами Решид – паши и т.д.

Большинство государственных деятелей считало, что некоторых привилегий, дарованных государством миллетам, будет достаточно для признания ими османской нации, в рамках которой народы империи должны были пользоваться преимуществами государственной службы и обязательных для всех законов. На самом деле, этническое и религиозное расслоение османского общества в виде системы миллетов, стало плодотворной почвой для развития национализма к началу XX века. Включение Хатт-и хумаюна от 18 февраля 1856 г. в девятую статью Парижского мирного договора, предпринятое для предотвращения вмешательства иностранных держав в дела империи, повлекло совсем противоположный эффект. Россия, Англия и Франция превратили ее в инструмент постоянного давления на Османскую империю, неоднократно предлагая свои проекты реформ и требуя немедленного предоставления ряда общественных привилегий и равных прав гражданства.

Вступление Османской империи в первую мировую войну сыграло решающую роль в ее дальнейшей судьбе. К сожалению рамки данной работы, не позволят подробнее явление империализма, рост немецкого влияния в империи и многих других проблем (строительство Багдадской железной дороги как один из первых примеров международного сотрудничества капитала, долговая ловушка, в которую попала Османская империя и т.д.).

Следует отметить, что автор придерживается мнения о том, что причиной войны стал не империализм в его ленинской трактовке. Как пишет Р. Арон, «излишек капиталов не стал прямой причиной ни колониальных захватов, ни войны 1914 г… Соперничество за прибыльное вложение капиталов не является мифом. Миф – то, что капиталисты, банкиры и промышленники, как класс, с целью увеличения своих прибылей, подталкивали европейские правительства к захвату колоний, то есть к войне». «Война разразилась не из-за колониальных конфликтов, а из-за конфликтов между народами на Балканах». «Там сталкивались интересы славян и немцев, если говорить гиперболически, а если говорить проще, то там Австро-Венгрия сталкивалась со славянскими странами, которые поддерживали ирредентизм славян против дуалистской империи» [ 3, с. 326, 328, 27].

Многие исследователи сразу начинают с повода к войне – изрядно истрепавшегося от этого ультиматума Белграду, игнорируя предшествующий период, не замечая Балканских войн Османской империи, едва не разразившейся в июне 1914 г. ее войны с Грецией (подробнейшим образом освещенной у Г. Моргентау) и т.д.

Балканы всегда были регионом первостепенной важности для Австро-Венгрии. Выдвигались идеи создания Mitteleuropa в данном регионе. «Мнение о том, что “Балканы – это наша Индия”, распространилось с середины XIX в.» [41, pp.117-139]. После того как кайзер, во время своего визита в Дамаск в октябре 1898 г., объявил себя другом султана и всех мусульман почитающих его как халифа, германское влияние в империи стало подавляющим. Барон Макс фон Оппенхейм и посол Вангенгейм организовали целую сеть прогерманской пропаганды. Так, Вангенгейм приобрел газету «Икдам», восхваляя в ней политику Германии. Немцы активно поддерживали печатные органы для пропаганды панисламизма, например, газету «Аль Джихад», издававшейся на различных языках. Немецкий археолог Г. Вамбери сыграл важнейшую роль в зарождении идеологии пантюркизма, доказывая туркам, что их корни находятся в Центральной Азии. Он же писал в 1913 г., что Балканские войны, «воспринимались не как война государств Балкан против Турции, а как война всего христианского мира против людей, которые исповедуют веру Мухаммеда» [41, pp.117-139]. Что касается Османской империи, то ее Вильгельм II «публично именовал “Энверланд”… Затем такую надпись немцы делали на вагонах с оружием – пушками Круппа и винтовками фирмы Маузер, которые отправлялись в Турцию». Берлинское правительство ценило Энвера за его верность союзу с Германией и было убеждено, что Турция останется с нею до конца. [5, с. 44-46].

Для Османской империи в этой серии войн (1912-1918) стало очевидно еще одно кардинальное противоречие системы. Посол империи во Франции Рифат – паша, сообщал в Стамбул: «Низкий уровень жизни и примитивное развитие Турции требует длительного и мирного роста. Обманчивая привлекательность возможных военных успехов может привести только к нашему уничтожению. Нужно немедленно положить конец германскому вмешательству… Антанта готова приговорить нас к смерти, если мы выступим как враги. Германия не заинтересована в нашем спасении… В случае поражения она использует нас как средство удовлетворения аппетитов победителей; в случае победы она превратит нас в протекторат» [цит. по: 21, с.21-22].

Первую мировую войну Турция снова начала под знаменем джихада. Однако националистические настроения среди мусульман оказались выше зеленого знамени пророка, а в 1916 г. уже Хуссейн ибн-Али объявил священную войну султану. Мировая война была войной национальной, уничтожившей имперские монархии Европы, она внесла революционный принцип всеобщей воинской повинности, использовала национализм как оружие. Попытка максимизации сил и мощи Османской империи не удалась по очевидной причине. Младотуркам казалось, что они смогут вдохновить все народы империи застывшей имперской доктриной. Они пошли по пути уже пройденному Абдул Хамидом – по пути сочетания безвластия с насилием на окраинах империи.

До 1856 г. государство предпочитало не давать оружие в руки нетурецких народов. До этого периода мусульманское крестьянское население тянуло жребий и те, кому повезло вытянуть бумажку с надписью «Аскер олдум» (Я стал солдатом), шли на войну. Немусульманское население  получило формальное право защиты османского государства в 1856 г., однако фактически оно ограничивалось уплатой беделя (бедел-и – военный налог), вместо службы в армии, вплоть до мая 1914 г. С этого года бедель уплачивался лишь в мирное время, что не вызвало желания миллетов служить империи. Более того, в отсутствии легального способа уклониться от службы, население предпочитало просто бежать в горы и т.п. Право уклониться от военной службы в мирное время осталось в республиканской Турции и по закону о воинской повинности 1927 года обходилось в 600 лир. [43, pp.437, 440-449]

Все это и сказалось на возможности мобилизации Османской империи. Османская армия как социальная организация всегда отражала реальную сущность коллектива в целом. Отражая пропорцию боеспособных и действительно мобилизуемых людей, она показывала действительную структуру османского общества, где граждане (мусульмане, турки) преобладали над “не-гражданами” (немусульманами, нетурками), боязнь давать оружие потенциально враждебным слоям населения. А ведь именно гражданство, требование к принадлежности к сообществу всего населения,  было центральной идеей еще в годы Великой Французской революции. Статус равноправного гражданина, предоставленный османской конституцией, повлек за собой всеобщую воинскую повинность. В тоже время отрицание национальной принадлежности народов империи, означало исключение из сферы политики этого равенства.

Так, Талаат – паша, во время визита в Лондон в 1908 г., заявлял армянской делегации: «Я уподобляю Турцию большому саду цветов. Ее граждане-немусульмане – цветы разных видов в этом саду. Нельзя наглядеться на букет, составленный из этих цветов, равных по красоте» [31, с.35]. Однако это были лишь слова. Сам Талаат, став министром внутренних дел, какие то цветы перестал поливать, а некоторые вообще вытоптал, руководствуясь имперской идеологией османизма-панисламизма.

Постепенно правящая элита пришла к осознанию того, что осуществление мобилизации, не только военной, возможно в рамках такой политической организации, где нация будет ощущаться всеми как единый и единственный принцип государства. Одной из особенностей его  становления  стало то, что кемалистская революция не превратилась в жестокую социальную войну, что предопределялось указанными нами внутренними факторами.  Правящая элита отвергла после победы национально-освободительного движения, очаг потустороннего спасения – исламскую религию как основание социально-политического устройства. Кемалисты, отделив национальное сознание от религиозного, наполнили его политическим   содержанием, принципами республиканизма, национализма, революционности, народности, светскости и этатизма.

Остановимся на рассмотрении ряда сложностей происходившей модернизации. По мнению большинства современных турецких исследователей,  основная причина недостатка предпринимательского мышления в Османской империи в существовавшем строении общества (Sayar, Ülgener, Arslan и др.). Некоторые из них, проводя сравнительный анализ  турецкого и западного менталитета, утверждают, что причина беззаботности, беспечности типичного турка, заложена в управленческой системе, не позволявшей получать необходимое количество знаний для развития предпринимательских качеств. [68, ss.100-101] Также было отмечено, что западная производственная технология не могла моментально поменять общественных основ, повседневной жизни османского общества, сталкиваясь с системой ближневосточного мышления. [73, ss.171] Выделяются следующие характерные элементы этой системы: религиозность, мистицизм, покорность, инертность и др.

Еще до первой мировой войны, глава английской морской миссии в Османской империи Артур Лимпус писал, что «турки допускали необходимость реформ и… нуждались в помощи и совете Запада для их осуществления». Однако он отмечал, что они не стремились им следовать, прежде всего по причине  “восточного сознания”, которое было «крайне консервативным и не воспринимало специфики изменений». Его предшественник адмирал Вильямс, в своем рапорте адмиралтейству, сетовал на то, что «ни один турецкий офицер не примет на себя хоть какую-либо ответственность… Они убеждены, что полная ответственность лежит на Министерстве Флота». Все главы миссий единодушно отмечали склонность своих подопечных к “заимствованию” государственных средств, выделенных на нужды флота [67].

Принц Сабахеддин в письме падишаху утверждал, что основная причина отсутствия индивидуализма в обществе в крайней централизации, в косности сознания: «Ваше величество, как это ни прискорбно, однако приходится признать, что наш самый главный враг это не Италия, не Балканы и не Европа, а на самом деле мы сами! Дело в том что: отрицательные качества в нашей частной  жизни, сугубо духовное развитие, препятствуют развитию личности…» [65, s.209].  Во время первой мировой войны один из офицеров турецкой армии отмечал, что «с нашими солдатами невозможно обращаться как с индивидами. Они мне представлялись колесиками единого механизма. В подразделении они легко подчинялись всему, что от них требовали. Но тот, кто отделялся от группы и оказывался в изоляции, уже не мог действовать независимо от группы по собственной воле и разумению. Во время коллективных действий каждый из них постоянно оглядывался на командира» [цит. по: 27, с. 238].

ГЛАВА IV

ТУРЕЦКАЯ РЕСПУБЛИКА: ПРЕЕМСТВЕННОСТЬ ЭЛИТЫ И ФОРМИРОВАНИЕ ПОЛИТИЧЕСКОЙ СИСТЕМЫ

Разрушение было произведено лишь на

поверхности, а грунт, лежавший под старым

зданием, не был извлечен и отброшен.

Сунь Ятсен

Итак, мы проследили, что на протяжении имперской истории, идеи и организация новационных преобразований, призванных обеспечить государственной системе стабильность, могущество, исходили от слоя бюрократии, от правящей элиты, обладавшей высокой адаптивной способностью. В рамках османского общественного устройства, равенство и иерархия переплетались таким образом, что равенство присутствовало в рамках обеих имевшихся групп: “управляющих” и “управляемых”, что наполняло требование свободы элитой особенным содержанием – скорее свободы действовать в определенных рамках, чем свободы для каждого индивида в отдельности.  Из классики: «Эти древние общественно – производственные организмы (древнеазиатский, античный вообще) несравненно более просты и ясны, чем буржуазный, но они покоятся или на незрелости индивидуального человека…, или на непосредственных отношениях господства и подчинения» [ Маркс К. Капитал, т. 3, с. 77].

Теперь к вопросу о преемственности. Внимательно проанализировав все факты, связанные с младотурецкой революцией, можно говорить не только о родственных связях с предшествовавшим ей периодом, но и правомерности употребления термина «революция» к происходившим событиям. Скорее следует говорить о «реставрации» (restoration, e.g. Meiji restoration), чем о революции. У либерального младотурецкого движения не получилось разорвать порочный круг вековых традиций османского государства и недостатков системы государственного управления, тем не менее, в области экономической ими был сделан значительный рывок.

Наибольшую активность в создании акционерных компаний проявила стамбульская организация общества «Иттихад ве тераккы». В Стамбуле в период первой мировой войны действовало несколько крупнейших компаний, получавших огромные прибыли от торговой деятельности. «К 1920 г. в вилайете Конья было создано 19 акционерных компаний, в вилайете Измир – 11; компании создавались в Айдыне, Бурсе, Кютахье» [14, с.63]. Была развернута кампания в пользу национальной экономики, выдвигались предложения создавать национальные банки. Так, в  1917 г. был учрежден «Османлы Итибар-и Милли Банкасы», идея создания, которого принадлежала Джавид – бею. Первым акционером стал сам султан.

Элементы элиты, несмотря на свою возросшую численность и разнообразие, сохраняли в своей деятельности сильные ориентации друг на друга, а также на центр. Критерии экономического положения постепенно становились все более существенными, более непосредственно отождествлялись с признаками социального статуса и политической власти. По мнению З.Топрака, вместе с реорганизацией иттихадистами чиновничества, созданием частнопредпринимательской среды и поощрением национальной промышленности в период «второй конституции» на смену османскому «торговому государству» пришло «промышленное». Однако младотуркам только предстояло утвердить на месте традиций капыкулу основы индивидуалистического индустриального общества. [72, s. 2 ]

Теперь попытаемся уточнить характеристики новой республиканской элиты. Согласно О.Г. Инджикяну, турецкая национальная буржуазия, накануне первой мировой войны, состояла «из представителей верхушки страны: придворных, высших чинов гражданской и военной службы, судебных чиновников, из всех тех лиц, которые могли разбогатеть, используя свое служебное положение. Официально они являлись лишь государственными служащими, живущими на свое жалование… Широкие возможности обогащения имели все мюдиры, мухтары, каймакамы, мютересерифы, вали, особенно министры и придворные» [11, с.149]. Характеризуя младотурецкое движение Ю.Н. Розалиев пишет, что в нем «активно учавствовали прежде всего молодые слушатели офицерских школ представители либеральной буржуазии, капитализировавшиеся помещики, интеллегенция и даже часть духовенства» [21, с.12]. Многие даже не задумываются над содержанием: «Отрицая феодальные порядки, младотурки одновременно не восприняли буржуазных и постепенно превратились в заурядных шовинистов» [ 5, с. 62].

Перед нами типичные формулировки, не позволяющие нам увидеть революционный поворот, произошедший в умах и действиях людей. В предыдущих главах, мы насколько это было возможно, показали поворот в идеологической области в сторону либерализма (особенно на экономическом уровне). Идеи Сабахеддина, бывшего в конце XIX века одним из немногих сторонников республиканского устройства, получили поддержку и в среде младотурок, прежде всего у группы Бахаэддина Шакира и Назыма. По их представлению, «невозможно проявление гражданских качеств в государстве, оказывающем постоянное давление, где все связано с ним и осуществляется с его позволения» [58, s.98].

Современные западные историки определяют младотурок как западно-ориентированное молодое офицерство, зарождающийся профессиональный класс и т.д. Найт, автор «Революционного переворота в Турции», пишет: «Я встречался со многими из числа тех кто составляет салоникский комитет. Все это были люди высшего и среднего класса: молодые офицеры, кончившие военные школы, даже, молодые чиновники разных государственных учреждений, потом македонские землевладельцы, профессора, юристы, врачи и даже духовенство». И еще: «Революция пришла не снизу, не от забитой черни и не от невежественного крестьянства, но сверху, от того, что было в Турции лучшего» [1, с.83].

Современные турецкие историки, применительно к началу XX века употребляют термин военно-гражданская бюрократия (asker-civil bürokrasi).  Ахмад Фероз говорит о них как о “нижнем среднем классе” (lower middle class) [44, p. 34].  С. Акшин пишет о членах общества: «молодежь, члены правящего класса, западно-образованные и с буржуазным менталитетом» [32, p.88]. Однако в интересах нашей работы дадим несколько уточнений.

Одной из характеристик этого слоя является возраст. Произошла естественная смена поколений в среде правящей элиты. В движении младотурок редко встречались активные деятели старше 40 лет. Это было молодое, динамичное, активное поколение претендентов на места в бюрократической иерархии. Молодость особо ценилось в среде младотурок.

Другой знаковой чертой была их принадлежность к совокупности профессиональных управляющих – от детей мелких служащих (М. Кемаль, Энвер) до отпрысков знатных семей (Али Фетхи, Али Фуад, Кязым Карабекир), генералитета. Мехмед Сабахеддин писал: «… думается у наших чиновников (офицеров, судей, земельных собственников и занятых в сфере образования) равный статус, поскольку они направляют политику и именно из их рук осуществляется управление страной» [66, s.41]. Своим пролетарским происхождением выделялся лишь Талаат, который, по свидетельству Моргентау,  не утратил своих навыков телеграфиста в Адрианополе, даже в бытность министром внутренних дел.

И военные и бюрократические кадры будущей коалиции имели прекрасное образование. Военные кадры, доминировавшие с 1907 г., прошли одинаковый путь – от военной рюшдие до военной академии.  «В харбие и в академии тогда учились многие другие будущие политические и военные деятели Турции. Когда Кемаль был на первом курсе академии, ее оканчивал Энвер – бей, а два года спустя в академию поступил Исмет – бей» [15, с. 86]. Следует отметить и тот факт, что большинство офицеров – младотурок  перед революцией 1908 г., состояло в масонских ложах. Из 189 офицеров – 23 были масонами, а после 1908 г. уже 175 из 290. Масонами являлись М. Талаат, М. Шюкрю, И. Джанболаат – бей и др. Будущий министр финансов М. Джавид – бей являлся тайным масоном ложи Персерверанция (Perserverancia Locasi). Запрещенные в 1935 году, масонские ложи уже при И.Иноню возобновили свою деятельность. [Milli gazete, Mustafa Müftüoğlu Yurdumuzda İlk Mason Locasini kim açtı?.., 11/02/2000].

Именно светскость впечатлила Д.Б. Макдоналда настолько, что он счел, что младотурки находились на верном пути, поскольку они собирались принять цивилизацию христианства, по меньшей мере, ввести исламскую цивилизацию в рамки современной жизни. Он считал, что младотурки собирались реформировать ислам.[55, pp.254-255] Обобщая все вышесказанное, мы можем предположить, что с ослаблением ориентации элиты на трансцендентный “очаг спасения” в исламе, возросло сосредоточение на мирском, посюстороннем спасении, нашедшем выражение в создании светского государства на основе национального суверенитета.

Некоторые авторы, например, Э.Я. Зюрхер, относят лидеров младотурок к ''детям границ'', т.е. относят их к территориальной периферии. Приводимая им статистика показывает, что подавляющее большинство лидеров общества являлись выходцами с Балкан (Реснели Ниязи, Филибели Хильми), а из идеологов национализма четверо были из Российской империи и т.д. Отметим, однако, что это произошло именно в период сужения границ империи, когда знатные провинциалы, бюрократия (ташралы), опасаясь за свою жизнь, вынужденно потянулись в Анатолию и Стамбул, бывшим олицетворением мощи государства.  Не приходится говорить о стабильном влиянии периферии на центр на протяжении длительного периода, скорее имело место обратное. На наш взгляд за основу следует брать социальную среду, вид деятельности, оказавший определенное воздействие на процесс социализации,  на формирование иерархии целей.

Как нам кажется, не стоит подразделять по политическим пристрастиям правящую элиту в период национально-освободительного движения, поскольку политическая деятельность имела низкий уровень идеологического обоснования, вплоть до 1923 г. (образование “Халк фыркасы”). Деятельность Кемаля рассматривалась окружением султана как “бунт против халифа”. А какая судьба ожидала ярко выраженные протестные группы, с высоким уровнем идеологического обоснования, ясно на примере изощренного уничтожения кемалистами у берегов Трабзона руководства Коммунистической партии, которое пообещало бы народу гораздо больше. Реформаторы (кемалисты) и консерваторы (центральная власть – султан-халиф и окружение) в равной степени боялись революционеров, тех, кто хотел не улучшения капитализма, а его уничтожения. Да и как они могли принять взгляды Мустафы Супхи, предлагавшего кардинальные реформы османской бюрократии, например, выборность должностных лиц. Но как бы там ни было, убийство Супхи и еще 15 товарищей, ни сколько не осложнило отношений с не заметившими потери бойца Советами.

Кемаль откровенно говорил на закрытых заседаниях меджлиса: «Намерение большевиков дружить с Турцией есть не что иное, как всего только лозунг, с помощью которого они собираются произвести впечатление на Запад и исламский мир!.. И по-сути дела, и у англичан, и у большевиков одна задача: так или иначе, завоевать Турцию. Только первые стараются сделать это с помощью оружия, а вторые — с помощью идей!» [25, с.183-184]. Дальнейшую политику Мустафы Кемаля, утверждавшего еще в 1919 г. в Сивасе о неприменимости большевистской доктрины для Турции,   вполне можно сравнивать с политикой “дороги от революции” В. Вильсона. [33,s.367]

Элита республиканской Турция унаследовала традицию посвящения себя служению государству османской элиты. Глубина и трудность предстоявших преобразований   требовали того, чтобы правящая элита, бюрократическая структура, выступала в качестве безоговорочного субъекта политической мобилизации и государственного строительства. Опыт создания многопартийной системы подтверждает сказанное. Так, созданная 17 ноября 1927 г. Прогрессивная Республиканская Партия (Тераккипервер Джумхуриет Фыркасы), имела целью «восстановление верховенства людей над государством» [44, p.57]. Она стала центром притяжения людей традиционалистских убеждений, что послужило причиной ее закрытия в период религиозного восстания шейха Саида, на основании Закона утверждения порядка  (Такрир-и Сукун Кануну) от 4 марта 1925 года.

Судебные процессы над бывшими юнионистами в 1926 г., обвиненных не только в участии в заговоре против Кемаля, но и в “безответственном поведении”, позволившем втащить Турцию в Первую мировую войну, в коррупции лидеров и страданиях народа, позволили избавиться от оппозиции. Главным обвиняемым был Джавид-бей, который, как писал о нем близкий к Кемалю Фалих Рыфкы Атай,  «не был революционным террористом... Напротив, это был в высшей степени цивилизованный человек. Начиная с Лозаннской конференции, где он являлся советником турецкой делегации, он встал в оппозицию, поскольку всегда считал, что без помощи Запада мы не в силах создать мощное государство… Джавит был прирожденным финансистом и рассматривал национализм как нечто весьма ограничивающее возможности развития. Он был патриотичен и честен, и единственным его недостатком были самонадеянность и гордость…» [цит. по: 25, с.303]

Свободная Республиканская Партия (Сербест Джумхуриет Фыркасы) была создана 12 августа 1930 г. и просуществовала совсем недолго. Посол США в Турции Гру писал: «Новая партия, стала своего рода термометром для измерения политической температуры в стране, и не было никакого сомнения в том, что страну лихорадит...» [25, с.328] Сам Ататюрк заявлял И. Иноню и Ф.Окьяру: «Я сейчаc отец и вы оба мои сыновья. Я думаю, что нет разницы между вами. Чего я хочу от вас, так это открытых дебатов по национально значимым вопросам в Великом Национальном Собрании» [цит. по: 46, с. 52].

Как считает Ш. Мардин, подобная осторожность в политическом строительстве, была вызвана боязнью движений протеста на основе религии, подобных событиям в Менемене 23 декабря 1930 г. Существовала «латентая боязнь кемалистской элиты раскола из-за традиционалистских (примордиальных) движений». «Между 1923 и 1946 гг., периферия, в смысле провинций, находилась под подозрением, потому что политический центр, считал ее  зоной потенциальной нестабильности, держа под своим строгим надзором» [57, pp.177, 182].

Одной из особенностей было то, что элита отвергла религиозное основание легитимности и стала формировать новый секулярный национальный базис легитимности. Несомненно, что в осуществлении преобразований Ататюрк не мог полностью положиться на старую элиту. Республика произвела кадры собственной элиты, ощущавшей свою сопричастность к построению нового государства. Тем не менее, М. Торнбург, работавший в Турции со времени основания республики вплоть до 1940-х годов, в одном из своих отчетов писал: «Сотворившие революцию и управляющие сейчас страной, представляют собой выходцев из господствующего класса Османской империи… Большинство из них никогда не были связаны с трудовой жизнью или торговлей и являются олигархией военных офицеров и земельных собственников» [71, s.44].

Обновленная элита государства была объединена в рамках правящей партии (НРП) и каждый из ее членов был согласен с остальными как с компаньонами, членами одного класса, т.е. он ангажировался полностью. Али Фетхи в своих воспоминаниях писал, что «в нынешнем виде наше общественное устройство является диктатурой… и за мной после смерти останутся диктаторские (тоталитарные) учреждения» [69, s.126]. Тевфик Рюштю, обсуждая установившийся в Турции режим, сказал:  «Ну что ж, пусть это будет диктатура, если вам так нравится. Только я хочу заметить, что эта диктатура радостно воспринимается целым народом, который знает Гази как: высшего руководителя и доверяет ему. Для всех избирателей Гази является спасителем, изгнавшим интервентов и не желавшим, чтобы анатолийцы умирали за Йемен и Македонию. Президент республики — наш руководитель, и мы всегда испытываем надобность в его советах, поскольку признаем его превосходство и его гений» [цит. по: 25 , с.286].

Построение республики определялось партийной стратегией, выработанной с учетом приоритетов обновленной элиты. Новое поколение гражданской бюрократии не было дифференцировано от политической элиты и доминировало на политической арене вплоть до введения многопартийной системы в 1945 г. М.Севил в подтверждение этого приводит следующий отрывок из воспоминаний Хасана Ризы Саяка: «… однажды во время выборов, меня уже знавшего о полной победе НРП, прохожий спросил: «Какая партия выигрывает?». Я ответил: «Конечно же, наша партия уважаемый»… Он улыбнулся: «Нет наивный… побеждающая партия – это управленческая партия!... А именно жандармерия, полиция, старшины нахие, каймакамы и губернаторы…» [69, s.127]

Официально реформы начались с избрания М. Кемаля президентом под 101 салютационный выстрел 29 октября 1923 г. Мы не будем подробно освещать все преобразования, закрепленные в Конституции, утвержденной 20 апреля 1924 г. (Закон №491 “Об основных установлениях”) и состоявший из 105 статей, размещенных в 6 разделах на 429 страницах.

От ликвидации халифата в начале реформ, элита к концу 20-х годов, дошла до исключения из конституции статьи  о исламе как государственной религии и до требования производить эзан на турецком языке (3 февраля 1932 г.). Реформу алфавита в 1928 г., А. Фероз называет «самой революционной (иконоборческой) реформой периода», когда «одним ударом, даже образованные люди были отрезаны от их прошлого, когда нация молниеносно сделалась виртуально грамотной» [44, p. 80]. Большинство исследователей отмечает, что «и западники, и тюркисты были сторонниками модернизации». В дальнейшем «среди кемалистов нет тех, кто против реформ… Модернизацию кемалисты понимали однозначно – как вестернизацию ». М. Кемаль заявлял: «Есть разные страны, но цивилизация одна, и для прогресса нации необходимо приобщение к этой единственной цивилизации» [6, с. 65, 71].

В экономической области турецкие исследователи проводят параллели между младотурецким и республиканским периодами.  Государственное чиновничество сохранило абсолютный контроль над обществом. Согласно С. Огюну, централизованность турецкого общества заложена в основах социально-культурного устройства турецкого общества и переходит из одного состояния в другое: дело служения государству начиная с дворцовых школ (эндерун оджаклары), переходит в министерства Высокой Порты (Баб-и Али) и дворцы пашей и, наконец, к кадрам республиканской Турции. [62, s.36]   Как и в XIX столетии предпринимательский класс, частно-государственный сектор создавался руками государства, слоя бюрократии, кроме которого управлять создаваемыми ГЭО было просто некому. Роль государства в этом подробностью проанализирована, и мы не будем на этом останавливаться. [Arslan, 2003; Keyder, 1993, Özel, 1994; Киреев Н.Г., 1991] В экономической сфере государству  приходилось выполнять привычную роль в области промышленного развития и всей экономической модернизации. Турция, как и многие страны Востока, не обладала главным ферментом, ускоряющего развитие: мощным частнособственническим сектором экономики, способного дать необходимый для инвестиций капитал. Правящей партии пришлось пожертвовать рядом принципов либерализма в развитии национального производства, принявшего форму силовой политики. Политика этатизма стала основой государственной политики Турции с середины 20-х годов. Согласно Коркуту Боратаву, этатизм – это процесс «капиталистического развития, в котором государство функционирует как стратегический агент частнокапиталистического накопления » [14, с. 77-78]. Сейчас, уже в ХХI веке, этатизм больше не является концепцией развития в Турции, однако государственное вмешательство в экономику не только сохранилось, но и претерпело значительную эволюцию.

Проблема освещения истории Османской империи и республиканской Турции советской историографии заключается в том, что понимание и соответствующая интерпретация социальных фактов имели политический характер. Начало было положено еще в 1920-е годы, когда проблема пролетарской революции на Востоке, ввиду грядущего кризиса империализма, имела политическую актуальность.

События в Турции, Китае, Монголии вынуждали срочно вырабатывать теории в духе марксистко-ленинской идеологии. Кемалистский тип развития считался нехарактерным для восточных революций, которые должны были в идеале быть приближенными к ВОСР 1917 года, со всеми вытекающими последствиями. И.В. Сталин в мае 1927 г. дал свою оценку революции в Турции: «Я знаю, что среди китайских националистов имеются люди лелеющие идею кемализма. Среди них первый Чан Кай-ши… Кемалистская революция возможна лишь в таких странах, как Турция, Персия, Афганистан, где нет или почти нет промышленного пролетариата… кемалистская революция есть верхушечная революция национальной торговой буржуазии» [цит. по: 12, с.18, 20 ]. Спустя некоторое время, сильный удар был нанесен по позициям Москвы и Коминтерна в Китае: поражение китайской революции летом 1927 года, переворот Чан Кайши, разрыв с Фэн Юйсянем  и его переход на сторону Чан Кайши. Дальнейшая борьба была еще впереди, и победу в ней одержал человек, к которому И.В. Сталин относился с глубоким недоверием, по причине его националистической идеологии.

Путь Турции представлял серьезную угрозу советским амбициям на Востоке и, делалось все, чтобы предотвратить образование политических групп, способных пойти по этому пути образования суверенного национального государства. Так, в Монголии в конце 1928 года специальная комиссия Коминтерна отстранила  Дамбадаржа и Жадамба от должностей в партийно-государственном руководстве, обвинив Жадамба в намерении установить связи с Германией, Англией и Америкой, Дамбадаржа - с Китаем и Японией. Б. Баабар в одной из своих книг писал: «Главные руководители Монголии, такие как Цэрэндорж, Амар, Жадамба и Дамбадорж, проводили целостный политический курс, нацеленный на национальное самосознание. Они выдвинули т.н. пять пунктов национальной политики: территория, нация, народ, свобода и собственное государство». Ц. Жамцарано писал в ЦК партии, что «... В политическом плане должно быть суверенное государство, независимое, самостоятельное и не подчиняющееся другим», что было совершенно неприемлемо для Москвы. [цит. по: 4, с. 60]

Историк С. Ичинноров, автор биографии П.Гэндэна, отмечает: осенью 1932 года, после начала новой экономической политики, премьер-министр П. Гэндэн предлагал установить связи с Турцией, говоря, что поскольку наша страна по своим признакам похожа на Турцию, установление связей с Турцией весьма полезно для приобретения опыта. Он считал, что целесообразно иметь нормальные отношения и с Японией, что совсем не было адекватно политике И.В.Сталина.

В 1934 году в Советском Союзе находилась с визитом монгольская делегация во главе с премьер-министром и министром иностранных дел П.Гэндэном. Во время встречи делегации со Сталиным, Гэндэн рассказал следующее: «Как-то летом на даче – это было после вооруженного восстания 1932 года – я, беседуя с товарищами, заметил, что наша страна имеет нечто общее с Турцией, а некоторые товарищи вероятно предположили, что я стану устанавливать связи с Турцией. В ответ на эти слова Сталин сказал: в первую очередь Вам придется декларировать независимость от Китая, затем можно добиться признания со стороны других стран… Что касается Турции, то между вашими двумя странами существует огромная разница» [цит. по: 4, с.92-94].

Эта «огромная разница» между восточными обществами Турции, Монголии, Китая, Японии и другими, поддерживалась советской историографией вплоть до конца XX столетия. Был провозглашен единый путь развития и модернизации, ведущий к определенным политическим решениям в интересах пролетариата. Отметим лишь, что рамки данной работы не позволят нам провести полноценный сравнительный анализ, например Мэйдзи исин и младотурецкой революции. На наш взгляд имеются все предпосылки для проведения подобных исследований, поскольку социальная структура в Японии была построена по аналогичному турецкому  принципу коллективного целедостижения, имелся сопоставимый институциональный ресурс. [18, с.179-180]

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Завершая данную работу, я хотел бы отметить, что она не претендует на полноту, поскольку она селективна в отношении затрагиваемых аспектов истории и устройства турецкого общества. Что касается собственно предмета исследования, то есть модернизации, то мы, не рассматривая всех политических фактов, выявили эволюцию в идеологии правящей элиты, структурообразующим принципом которой, стала ориентация на мирской, светский, посюсторонний очаг спасения. То, что мы не рассматривали  в подробности политические перипетии в обществе, совсем не значит того, что они нами не были учтены. Фактологическая база в этой области характеризуется даже некоторой перенасыщенностью.

Что касается специфики нашего исследования, то в свете уже имеющихся отечественных работ, мы избежали свойственного им стремления преувеличить негативное влияние представителей класса управляющих на экономику страны и прочих политизированных аспектах отмечаемых в экономике и других сферах общественной жизни. Наиболее важным для нас было, проследить эволюцию государственной политики, адаптировавшейся к характерной для своего времени модели капиталистической модернизации.

Еще одной подробно исследованной нами особенностью, была роль управленческой институции государства – слоя профессиональной бюрократии, вырабатывавшей различные виды социотехники. Несмотря на ее некоторую стабилизацию, рутинизацию в начале XX в., она снова показала свои способности к мобилизации в интересах государства, предложив обществу новые принципы легитимности, близкие к образцам цивилизации Нового времени. Выявленная нами преемственность в сфере государственного управления и идеологии слоя профессиональной бюрократии, османского, младотурецкого и республиканского периодов, позволяют говорить о неверном, одномерном понимании некоторыми исследователями процесса модернизации в Турции.

Говоря о революционных преобразованиях в Турции, следует отметить крайне малое число носителей и идеологов революционной символики, т. е. тех институциональных организаторов, которые отвечали за утверждение революционных движений во всем мире. Тех интеллектуалов, которые, как доказал Р. Арон, занимались усовершенствованием мифологии революции. Суждения об ограниченности младотурецкого движения, в силу незавершенности “революции”, искусственное деление общественного развития на периоды т.н. “младотурецкой революции” и  “кемалистской революции”, представляются нам неправомерными. Провал в развитии империи на рубеже веков, вызванный уменьшением способности имперской системы поддерживать продолжающуюся трансформацию, обусловленную потребностью модернизации, по нашему мнению, вызвал либеральное движение военно-гражданской бюрократии за расширение участия (1908-1923). В дальнейшем, в силу асинхронности процесса изменений, оно эволюционировало в сторону буржуазного национализма, имевшего характерную для Турции специфику и радикального в республиканский период, ратовавшего за политическую централизацию.

Начиная с середины 1940-х годов наблюдалась эволюция государственной политики, воспринимавшей характерные для своего времени модели модернизации – от кейнсианской парадигмы в 1950-60-е до неоклассической и неоинституциональной в 1980-90-е годы. Политическое руководство страны следовало ряду ключевых направлений развития:

- создание институциональной системы, адекватной требованиям последовательной модернизации экономики, сориентированной на рост

- первоначальное обеспечение роста в аграрном секторе и решение проблемы продовольственной, а значит и социальной безопасности

- на основе достигнутой производственной базы дальнейшее индустриальное развитие силами госсектора и создание импортозамещающих секторов промышленности

- обеспечение соответствующих этапу трудоинтенсивного индустриального развития общеэкономических условий и переход к  политике экспортной ориентации

- рациональное использование госсектора как источника средств для процессов модернизации и развития частного сектора, по мере уменьшения первого в силу естественных процессов развития  экономики и интеграции в мировое хозяйство

- построение системы взаимоотношений между государством и малым и средним бизнесом, способствующей инновационному развитию производства и устойчивому росту экономики.

Подводя некий итог приведем характерное мнение о политике культурной вестернизации и секуляризации в Турции. Х. Иналджик пишет: «Несмотря на усиленные утверждения Ататюрка, о том что Турция является всего лишь одним из современных национальных государств, родившихся после коллапса средневековой Османской империи, мы должны признать тот факт, что сегодня в плане исторической идентификации и ориентации османизм живет в Турции. Исламское самосознание резко возросло по всей стране как результат глубокого разочарования в итогах социального и экономического развития и секулярной прозападной политики… Исламская реакция, проявившаяся в период правления ДП, оказалась направленной в то же время против бюрократии, привыкшей насаждать реформы сверху, неудачи последней дали толчок протесту масс »[цит по: 17, с. 276].

Литература

1. Алимов А.А.Революция 1908 года в Турции. – Пробуждение Азии, 1905 год и революция на Востоке. Л., 1935.
2. Алиев Г.З. Турция в период правления младотурок (1908-1918 гг.). М., 1972.
3. Арон Р. Мир и война между народами. М.. 2000.
4. Батбаяр Ц. Монголия и Япония в первой половине XX века. Улан – Удэ, 2001.
5. Вдовиченко В.И. Энвер – паша. – Вопросы истории, 1997, №8.
6. Данилов В.И. Турция 20-30 – х годов: путь к демократии. – Восток: Афро – азиатские общества: история и современность, 1997, №2.
7. Данциг Б.М. Ближний Восток: сб. статей. М., 1976.
8. Дулина Н.А. Танзимат и Мустафа Решид – паша. М., 1984.
9. Дюмон Л.  Homo Aequalis I. М., 2000.

10. Желтяков А.Д. Печать в общественно – политической и культурной жизни Турции. М., 1972.

11. Инджикян О.Г. Буржуазия Османской империи. Ереван, 1977.

12. Ирандуст, Движущие силы кемалистской революции. М. – Л., 1928.

13. Карсавин Л.П. Философия истории. СПб., 1993.

14. Киреев Н.Г. История этатизма в Турции. М., 1991.

15. Миллер А.Ф. Турция: актуальные проблемы новой и новейшей истории. М., 1983.

16. Моисеев П.П. Турция от полуколониальной экономики империи к хозяйству самостоятельной републики. – Восток, 2002, №2.

17. Мусульманские страны у границ СНГ, М., 2002

18. Парсонс Т. Система современных обществ. М., 1998.

19. Петросян Ю.А. Младотурецкое движение (вторая половина XIX – начало XX вв.) М., 1971.

20.  Петросян И.Е., Петросян Ю.А. Османская империя: реформы и реформаторы. М., 1993.

21. Розалиев Ю.Н. Мустафа Кемаль Ататюрк. Очерк жизни и деятельности. Istanbul, 1997.

22.  Розалиев Ю.Н. Особенности развития капитализма в Турции. М., 1963.

23. Старченков Г.И. Двести лет вестернизации. (Турция). – Азия и Африка сегодня, 2000, №6.

24. Тодорова М.Н. Состав правящей элиты Османской империи в период реформ (1826-1878). – Тюркологический сборник, 1976. М., 1978.

25. Ушаков А.Г. Феномен Ататюрка: турецкий правитель, диктатор. М., 2002.

26. Фадеева И.Е. Мидхат – паша. Жизнь и деятельность. М., 1977.

27. Фадеева И.Л. Концепция власти на Ближнем Востоке. М., 1993

28. Чилкот, Рональд Х., Теория сравнительной политологии. М., 2003.

29. Шпилькова В.И. Младотурецкая революция 1908-1909 гг. М., 1977.

30. Эйзенштадт Ш.Н. Революция и преобразование обществ. М., 1999.

31. Эсат Дж. Пакер 40 лет на дипломатической службе. М., 1971.

32. Akşın S. Jön Türkler ve İttihad ve terraki. İstanbul, İletişim Yayınları, 1987.

33. Atatürk ilkeleri. Ankara, Türk hava kurumu basımevi, 1995.

34. Arslan M. İş ve Meslek Ahlakı, Ankara, Nobel Yayın dağıtım, 2001.

35. Baştürk Ş. «Türkiye’de Girişimci olmak: «Cevdet Bey ve Oğulları» Romanında Cevdet Bey İle Nusret Çekilmesi Üzerine İlk Notlar», İşgüç Endüstri İlişkileri ve İnsan Kaynakları Dergisi, 2003, Cilt 5, Sayı 1,( http://www.işgüç.org/girişimci olmak/php;).

36. Beatty J. Peter Druker’a Göre Dünya, Çev. Osman Akınhay, İstanbul Sistem Yayınları, 1998.

37. Buluş A. Ahilik, Osmanlı Esnaf Sistemi’nin İşleyişi ve Yozlaşması. – Aktif İşadamları Derneği Bülteni (AKİD), Nisan-Mayıs-Haziran 1996, Yıl: 3, Sayı 8.

38. Cavdar, Tevfik, Türkiye’de Liberalism. 1860 – 1990. Ankara, Liberte Yayınları, 1992.

39. Çelik H. « Mansur Bey’den Bu Yana Bürokrasimizde ve Personel Rejimizde ne Değişti?». –  Türkiye Günlüğü 26/ Ocak-Şubat 1994, (http://www.huseyincelik.net/makaleler/).

40. Çitici O. Kamü Bürokrasi Üzerine. – Amme İdaresi Dergisi, 1983,Cilt 16, Sayı 4.

41. Dogo M., Franzinetti G., eds. Discrpting and Reshaping: Early stages of Nation building in the Balkans. – Europe and the Balkans International Network, 2002, Ravenna: Longo Editore.

42. D’Ohsson, 18. Yüzyıl Türkiye’sinde, Örf ve Adetler, Çeviren Zerhan Yüksel, İstanbul, Tercüman 1001 Temel Eser, tarihsiz.

43. Erik Jan Zurher, The Ottoman Conscription Sistem in Theory and Practice, 1844-1918. – International Review of Social History, 1998, Vol. 43, No 3.

44. Feroz A. The Making of Modern Turkey, N.Y., Routhledge, 1993.

45. Göcek F.M.Burjuvazinin Yükselişi İmparatorluğun Çöküşü, Ankara, Ayraç Yayınevi, 1999.

46. Guy P. du, Bürokrasiye Övgü (Weber-Organizasyon-Etik), Çevirenler Engin Yıldırım vd. İstanbul, Değişim Yayınları, 2002.

47. Haşlak İ., State, Social Groups and Transformation ın the Nineteenth Century Ottoman Empire. – Liberal Düşünce, 1998, Güz, Sayı 12.

48. Heper M. The State Tradition in Turkey. Walkington, The Eothen Press, 1985.

49. Heyd U. The Ottoman Ulema and Westernization in the Time of Selim III and Mahmud II. 1961, Scripta hiroesolymitana, Vol. 9.

50. Inalcik H. Turkey between Europe and the Middle East. – Journal of International Studies, 1998, Vol. 3, No 1. http://www.mfa.gov.tr/grupa/percept/

51. Inalcik H. The Ottoman Empire. The Classical Age 1300-1600. L., Weidenfeld and Nicolson, 1973.

52. İnalcik H. Sened – i İttifak ve Gülphane Hatt – i Humayunu. – Belleten, 1964, Vol.28, No 12.

53. Karpat K.H. Osmanlı Modernleşmesi. Toplum, Kurumsal Değişim ve Nüfüs, İstanbul, İmge Kitabevi Yayınları, 2002.

54. Keyder Ç. Türkiyede Devlet ve Sınıflar, İstanbul, İletişim Yayınları, 1993.

55. Macdonald D.B. Aspects of Islam. N.Y., Books for libraries press, 1971 (orig.ed. 1911).

56. Mardin S. European Culture and the Developement of Moderrn Turkey. – Turkey and European Community, Leske, Budrich: Opladen, 1990.

57. Mardin S. Center – periphery relations: A key to Turkish politics? – Daedalus, Journal of the American Academy of Arts and Sciences, 1991, Vol. 120, No 3.

58. Mardin Ş. Türk Modernleşmesi. İstanbul, İletişim Yayınları, 1991, 2001.

59. Mises L., von, Bürokrasi. Ankara, Liberte Yayınları, 2000.

60. Mouzelis N.P. Örgüt ve Bürokrasi: Modern Teorilerin Analizi. Konya, Çizgi Kitabevi Yayınları, 2001.

61. Mustafa Suphi, Memurculuk. – Dilek Kanat A. Mustafa Suphi. İlk Yazılar 1.Cilt 1908-1910, İstanbul, Amaç yayınları, 1989.

62. Öğün S.S. Modernleşme, Milliyetçilik ve Türkiye. İstanbul, Bağlam Yayıncılık, 1995.

63. ÖzdemirH. Osmanlı Devletisinde Bürokrasi. İstanbul,Okumuş Adam Yayınları,2001.

64. Özel M. Birey Burjuva ve Zengin. İstanbul, İz Yayıncılık, 1994.

65. Prens Sabahattin, Türkıye Nasıl Kurtarılabilir ve İzahlar. Ankara, Ayraç Yayınları, 1999.

66. Prens Sabahattin, Türkıye Nasıl Kurtarılabilir. Ankara, Liberte Yayınları, 2002.

67. Rooney C.B. The international Significance of British Naval Missions to the Ottoman Empire, 1908-1914. – Middle Eastern Studies, 1998, Vol.34, No 1. http://www.mtholyoke.edu/acad/intrel/

68. Sayar A.G. Osmanlı İktisat Düşüncesinin Çağdaşlaşması. İstanbul, Der Yayınları, 1986.

69. Sevil M. Türkiye’de Modernleşme ve Modernleştiriciler, Ankara, Vadi Yayınları, 1999.

70. Skousen M. Modern İktisadın İnşası. Ankara, Liberte Yayınları, 2003.

71. Thornburg M.W. Türkiye Nasıl Yükselidir? İstanbul, Nebioğlu Yayınevi, tarihsiz.

72. Toprak Z. Milli İktisat – Milli Burjuvazi. İstanbul, Tarih Vakfı Yurt Yayınları, 1995.

73. Ülgener S.F. İktisadı Çözülmenin Ahlak ve Zihniyet Dünyası. İstanbul, Der Yayınları, 1991.

74.  Ülken, Hilmi Ziya, Türkiye’de Cağdaş Düsünce Tarihi, İstanbul, İletişim Yayınları, 1979.

Отзыв

научного руководителя

на дипломную работу студента ВФ БГУ

Писарева Р.С.

«Турция: от империи к республике. Государственная бюрократия и

проблемы модернизации»

В свете происходящего в современном мире усиления позиций ислама изучение модернизационных процессов в Турции периода двух революций 1908 и 1923 гг. приобретает особую актуальность. Модернизация, как известно, наряду с другими трансформационными процессами, подразумевает маргинализацию роли религии. Поэтому изучение модернизационных процессов, происходивших в Турецком государстве, интересно как пример перехода исламского государства от легитимизации власти и построения границ общности на религиозной основе к секулярному обоснованию политической легитимности и национальному определению общности.

Приступая к исследованию данной темы, Р.С. Писарев проявил себя как человек творческий, о чем свидетельствует, прежде всего, выбор им теоретической базы своего исследования. Автор решил отойти от широко распространенного в отечественной историографии образа чистой, или классической, революции, представленного в марксистской парадигме, в силу его слабой применимости к изучению преобразований в Турции. В качестве альтернативы Р.С. Писарев обратился к теории революционных преобразований общества, разработанной Ш. Эйзенштадтом, в рамках которой образ чистой революции рассматривается не как единственно возможный тип революции, а как особый тип среди процессов, в ходе которых осуществляются социальные изменения и преобразования. Применение новой теоретической базы позволило автору освободиться от давления работ отечественных специалистов в данной области и провести самостоятельное исследование, попытаться дать собственную трактовку трансформационным процессам, протекавшим в Турции в указанный период.

Усиливает работу и тот факт, что хорошее владение иностранными языками - турецким и английским - позволило Р.С. Писареву широко использовать результаты исследований и опубликованные материалы на турецком и английском языках. Библиография на турецком языке состоит из 39 единиц.

Учитывая творческий подход к выполнению дипломной работы, хорошее владение фактическим и теоретическим материалом по теме исследования, которые Р.С. Писарев продемонстрировал в квалификационной работе, руководитель предлагает оценить ее на «отлично».

АННОТАЦИЯ

Главной целью работы «Турция: от империи к республике. Государственная бюрократия и проблемы модернизации» является анализ процесса модернизации в Османской империи и республиканской Турции и роли в нем военно-гражданской бюрократии, которая признается зарубежными исследователями “модернизаторской элитой”, сыгравшей ключевую роль на всех этапах модернизации на протяжении ХIХ в. и в начале ХХ в.

Наша главная задача — проследить эволюцию в идеологии правящей элиты, структурообразующим принципом которой, стала ориентация на светский, посюстороний очаг спасения.

В итоге делается вывод, что период реформ, обусловленный потребностью модернизации, вызвал либеральное движение военно-гражданской бюрократии за расширение участия (1908-1923). В дальнейшем, в силу асинхронности процесса изменений, оно эволюционировало в сторону буржуазного национализма, имевшего характерную для Турции специфику и радикального в республиканский период, ратовавшего за политическую централизацию.