1. Историко-теоретические подходы в анализе политик великих держав в Центральной Азии

1.1    Современные теории и концепции развития Центральной Азии

Обращение к геопространственным теориям в системе международных отношений обусловлено несколькими факторами, главными из которых являются: 1) необходимость определения внешнеполитического вектора конкретных государств; 2) субъектная потребность в пространственном позиционировании отдельных стран или их групп в региональном или глобальном масштабе; 3) требование синхронизации изменений мирового распределения центров силы с потребностями реализации внешнеполитического курса в контексте имеющихся политических, военно-стратегических и экономических возможностей соответствующих государств или их объединений. В первой половине 90-х годов ХХ века характерной чертой мировой системы отношений после окончания холодной войны стали серьезные изменения политико-географической конфигурации значимых с точки зрения политики и экономики регионов.

Самороспуск СССР и образование на постсоветском пространстве новых независимых государств определили качественные трансформации во внешнем восприятии некогда входивших в него регионов, что, в свою очередь, стало причиной появления новых пространственно-политических концепций и теорий, призванных обеспечить в целостном системном виде внешнеполитические подходы конкретных государств к произошедшим изменениям. Со всей очевидностью вышесказанное относится к одному из важных секторов международной политики, каковым в силу естественных экономических и геостратегических причин быстро становился регион бывшей Советской Центральной Азии. Примечательным фактом являлась противоречивость, отмеченная уже с середины 70-х годов ХХ века в интерпретации концепции самого данного пространства.

Исторически сложившееся в русскоязычной советской традиции название региона «Средняя Азия и Казахстан» использовалось в СССР на протяжении периода 30-х - начала 90-х годов ХХ века в силу конкретной функциональной причины. Она заключалась в том, что ряд республик, расположенных в Азии и входивших в состав СССР (Кыргызская, Таджикская, Туркменская и Узбекская) рассматривались как составляющие так называемого «среднеазиатского экономического района», в то время как Казахстан выделялся в отдельный экономический район. Обретение независимости этими республиками способствовало расширению среднеазиатского региона и переименованию его в центральноазиатский. Фактически это произошло на встрече глав государств СНГ в 1993 году.

Вторая версия, поддержанная официальными властями СССР, не видевшими в ней какой-либо враждебности, появилась в рамках международного просветительского проекта. Культурно-географическое пространство Центральной Азии в достаточно расширительном толковании было дано UNESCO в шеститомном издании «История Цивилизаций Центральной Азии», решение о работе над которым было принято еще на XIX сессии этой организации, проходившей в ноябре 1976 года в Найроби. Реализация проекта началась в 1981 году. В геопространственном отношении по версии UNESCO Центральная Азия включила Монголию, западную часть Китая, Тибет, северо-восточный Иран, территорию Кашмира, Афганистан, Пакистан, восточную часть России, южнее зоны тайги, советские республики Средней Азии, Уттар Прадеш, Харьяну, Химачал Прадеш, Пенджаб и Пакистан.

После 1991 года проблема пространственной интерпретации региональных границ в географическом отношении приобрела уже особое звучание. Значимость входящих в центральноазиатский регион государств для изменившейся системы международных отношений, их судьба как суверенных государств в политическом, экономическом и военно-стратегическом отношениях, - все это привлекло внимание политических и экспертных кругов в Европе, США и, разумеется, в соседних с регионом странах.

Обращение к теме выработки системного подхода на центрально-азиатском направлении внешней политики ведущих государств выявило уже в начале 90-х годов ХХ века доминирующую роль аналитического сообщества США в этом процессе. В определенной степени на развитие геопространственного подхода американских политических и экспертных кругов к выработке новых пространственных концептов повлиял объективный фактор развития американской внешнеполитической мысли в целом[9]. Данная особенность была отмечена Р. Хаусманном, который, обращаясь к проблеме внешнеполитического планирования и исследованиям экономических проблем, заявил в 2000 году о том, что специалисты, занимающиеся вопросами развития, начиная с 50-х ХХ века, вслед за тем, годов как в Гарвардском Университете было максимально минимизировано изучение и преподавание географии, долгое время не обращали на эту дисциплину серьезного внимания.

На повестку дня именно американскими политологами был поставлен вопрос концептуализации геопространственной проекции региона, получившего в русскоязычной традиции название «Большой Центральной Азии», но имеющий и еще один смысловой перевод англо-американского аналога «Greater Central Asia» - «Великая Центральная Азия» [10]. Существование геополитической идеи центральноазиатского мегарегиона, однако, имеет более долгую историю, относясь к середине 90-х годов. В российской научной литературе по вопросам регионалистики этот термин активно использовался как полигеографами, так и представителями других наук.

Особенно активно тема расширительного толкования центрально-азиатского пространства обсуждалась представителями российской академической науки на востоке Российской Федерации. В соответствии с их точкой зрения, «центральноазиатский макрорегион, или Большая Центральная Азия, - одно из крупнейших поликультурных и полиэтнических образований, претерпевшее на протяжении веков многочисленные национально-государственные и международно-политические перестройки. Одним из его немногих системообразующих элементов стало распространение ислама, а также действие ряда геополитических факторов (буферное положение между мировыми империями нового и новейшего времени, экономгеографические параметры и других). Нынешняя Большая Центральная Азия (бывшие республики южного пояса СССР, северные регионы Ирана и Афганистана, Синьцзян, Монголия, а также южно-сибирские окраины России и часть Поволжья) формируется как один из центров мирового соперничества за природные ресурсы, солидный человеческий потенциал и выгодные торговые маршруты между Европой и Южной Азией, а также восточными анклавами АТР» [11].

В то же время, что редко упоминается многими экспертами, практическая реализация сходной доктрины началась не со стороны США и их партнеров по евро-атлантическому сообществу, а, наоборот, в определенном смысле геостратегическими конкурентами евро-атлантики - Москвой и Пекином. Созданная в 1996 году при активном участии Российской Федерации и Китайской Народной Республики Шанхайская Организация Сотрудничества (ШОС) включала практически большинство стран, являвшихся составными элементами геоконцепта «Большой Центральной Азии» [12].

Дискуссионный характер как рекомендаций относительно наиболее приемлемого внешнеполитического курса США в регионе Центральной Азии, так и оценок перспектив посткоммунистического транзита, высказывавшихся в экспертно-аналитических материалах американских политологов, не свидетельствовал об окончательной структуризации геопространственной проекции БЦА в 90-х годах. Включение ее в состав различных версий концепта Большого Ближнего Востока не затрагивало важной проблемы верификации «самости» этого региона и удлиняло процесс формирования представления о нем как о реальном геополитическом и геостратегическом ядре.

Однако ситуация в системе международных отношений приобрела к осени 2001 года вполне конкретную форму. События 11 сентября в США, последующая подготовка и реализация военной операции в Афганистане, внутриполитические процессы в государствах Центральной Азии, обострение соперничества внерегиональных сил за доступ к энергоресурсам в регионе и усиление комбинационных схем блокирования, союзничества или противостояния в Центральной Азии серьезно повлияли на последующие события.

Первым серьезным признаком изменений сложившейся ситуации стало появление в августе 2002 года аналитического материала известного американского специалиста в области азиатских геополитических исследований Ст. Блэнка под характерным названием: «Реструктурируя Внутреннюю Азию» [13]. Основное внимание автор уделил проблеме магистрализации пространств бывшей советской Средней Азии и приграничных с ней территорий, видя в этом единственную возможность политических, экономических и социальных преобразований, способных ликвидировать географическую замкнутость, способствующую сохранению здесь социально-экономической отсталости и неэффективных политических режимов.

В феврале 2004 года появился расширенный доклад сотрудников американского Института анализа внешней политики (Institute for Foreign Policy Analysis) Жаклин Дейвис и Майкла Свини «Центральная Азия в стратегии США и оперативном планировании: Куда мы направляемся?» [14]. Суть выдвигавшейся ими геопространственной проекции заключалась в выдвижении двух взаимосвязанных тезисов: «При переосмыслении нашего подхода к Центральной Азии Соединенные Штаты должны придерживаться двух стратегических соображений. Во-первых, они должны определять и разделять Центральную Азию и Кавказ. Проводя тесную связь между Кавказом и Центральной Азией, мы ограничиваем себя в том, чтобы разрабатывать более креативное представление о том, как эти два мировых региона связаны с их наиболее естественными соседями - особенно со Средним Востоком, Южной Азией и Восточной Азией в случае с Центральной Азией. Со своей стороны, Кавказ сам по себе, вероятно, более приемлемо рассматривать в широком смысле приморской зоной Черноморья и как «окончание» Европы, нежели как придаток Азии или прибрежную часть Каспийского моря.

Во-вторых, что связано с вышесказанным, Соединенные Штаты должны продолжать движение помимо существующей точки зрения на Каспий как главного места для безопасности «Евразии». Каспийские углеводородные ресурсы важны для мировых энергетических рынков, но они не являются революционными; более того, они даже не идут, ни в какое сравнение с тем, чтобы избежать продолжающейся зависимости от Персидского залива как главного мирового региона, производящего нефть и газ. Таким образом, Каспийский регион не должен рассматриваться как ось стратегии США в отношении и Кавказа, и Центральной Азии» [15].

Зимой-весной 2005 года Центральная Азия, по мнению аналитиков и экспертов, была способна в целом изменить ситуацию в Содружестве. Основной причиной подобного развития событий становилось несоответствие сформировавшихся общественно-политических систем объективным политическим, социальным и экономическим условиям, в которых они существовали. Примечательным фактом в этом контексте становилось стремление Москвы создать в рамках СНГ общий Совет безопасности, способный в дальнейшем превратиться в надправительственный орган по координации усилий, направленных на недопущение изменений в виде так называемых бархатных революций. Жесткий отказ Украины от самой идеи подобной структуры на время затормозил ее создание, однако для режимов Центральной Азии такая форма координации могла оказаться приемлемой.

Во многом данная позиция обуславливалась тем, что, как отмечали американские эксперты еще в конце 2004 года, «страны Центральной Азии - Казахстан, Кыргызстан, Таджикистан, Туркменистан и Узбекистан - столкнутся с серьезным выбором сохранения социального мира в контексте увеличивающегося роста населения, относительно молодого населения, ограниченных экономических перспектив и ростом радикального исламского влияния». В то же время для большинства аналитиков было ясно, что без решения «системных проблем» стран региона они превращались в источник потенциального регионального конфликта. Именно это обстоятельство обуславливало и соответствующий вывод экспертов: «Государства Средней Азии слабы и имеют достаточный потенциал для религиозных и этнических конфликтов на ближайшие пятнадцать лет. Религиозные и этнические движения могут дестабилизировать этот регион. Похоже, Евразия станет более разобщенной, несмотря на тот факт, что противоположные демографические тенденции - такие, как нехватка рабочей силы в России и западной Евразии, и ее переизбыток в Средней Азии, - могут помочь региону сплотиться. Более того, вполне вероятно, что Россия будет сотрудничать со среднеазиатскими государствами в расширении транспортных коридоров для поставок электроэнергии» [16].

Внутриполитический аспект проблемы влиял и на формулирование пространственной концепции центральноазиатского геополитического массива. Китайские эксперты еще в первой половине 2005 года обращали особое внимание именно на этот фактор региональной политики, рассматривая ШОС как инструмент «консервации» ситуации в странах Центральной Азии и контролируемых изменений в будущем. Они, в частности, отмечали, что «нынешние лидеры центральноазиатских государств, в большинстве своем пришли к власти после распада Советского Союза, и в соответствии с конституционными положениями и по естественным причинам эти страны через несколько лет войдут в период смены руководства. Во всех центральноазиатских республиках государственная власть сосредоточена в руках президента, что обеспечивает относительную стабильность. Однако поскольку власть в Центральной Азии в определенной степени основана на авторитарных принципах, там отсутствует сбалансированная структура политических сил, несовершенны структура и механизм нормальной передачи власти. Поэтому уход президента может привести к обострению борьбы за власть, что при неблагоприятном развитии событий способно вызвать значительные политические и социальные потрясения и, как следствие, резкие изменения политического курса» [17]. Местные эксперты, специализирующиеся на вопросах политического развития государств региона и их внешней политики, обращали внимание на конкретные примеры изменения внешнеполитических ориентиров правящих в странах Центральной Азии режимов [18].

В этой связи стратегические цели и тактические маневры внешних сил превращались в предмет особого интереса, как местных, так и зарубежных политических комментаторов, а также экспертов. Они отмечали, что «стратегия Москвы в Узбекистане, похоже, нацелена на поиск трещин в существующих альянсах и последующем их расширении» [19]. Одновременно политологи из центрально-азиатских стран, ссылаясь на мнение экспертного сообщества, приходили к выводу о том, что «для успешного продвижения России необходимо, прежде всего, установить контроль над геополитическими и геоэкономическими процессами в нашем регионе и в перспективе занять место центрального игрока, закрепив за собой право устанавливать собственные правила игры и диктовать свои условия партнерства по ключевым направлениям сотрудничества с остальными странами мира» [20].

Начавшаяся в американской политологии, иерархическая концептуализация географического пространства Центральной Азии была продолжена в работе Фредерика Старра. В специальном аналитическом материале « «Партнерство Большой Центральной Азии» для Афганистана и его соседей», опубликованном Совместным трансатлантическим центром исследований и политики Университета Дж. Хопкинса в марте 2005 года, его автор определил реальную (а не приписываемую ему рядом тенденциозно настроенных интерпретаторов и толкователей) цель выдвигаемого в утилитарном отношении геопространственного концепта: «Задачей является оказание содействия трансформации Афганистана и всего региона, ядром которого он является, в зону обеспеченных с точки зрения безопасности суверенных государств, разделяющих принципы жизнеспособной рыночной экономики, секулярных и относительно открытых систем правления, уважающих гражданские права и поддерживающих позитивные отношения с США. Появление этой зоны, которую с этого момента можно называть как «Большая Центральная Азия», отбросит силы, способствующие росту экстремизма, и усилит континентальную безопасность» [21].

Именно в этой работе была озвучена проблема реинституциализации государственных ведомств США в контексте стоящих перед Вашингтоном региональных внешнеполитических задач: «Географическое перераспределение внутри некоторых институтов США препятствует возникновению зоны «Большой Центральной Азии», ядром которой является Афганистан. Так, в частности, в Министерстве обороны и в Государственном департаменте пять бывших российских республик Центральной Азии сгруппированы вместе с Россией под названием Евразия, в то время как Афганистан находится в отделе Южная Азия. Такое распределение делает практически невозможным для правительственных институтов США осознать многие общие интересы государств БЦА, и, более того, оно не позволяет делать анализ наиболее выгодных отношений между странами БЦА и их многими региональными соседями».

Участившиеся на протяжении 2005-2006 годов попытки политических кругов ряда не входивших в евро-атлантическое сообщество стран представить происходящее в Центральной Азии как повторение на новом историческом этапе «Большой игры», получили соответствующую интерпретацию американских экспертов, пришедших к выводу о том, что «проблемы безопасности в Центральной Азии стали намного сложнее, чем в период подлинной Большой игры в XIX веке между царской Россией и Великобританией. В то время эти два правительства могли в основном доминировать в региональных делах, но сегодня в них вовлечено множество влиятельных игроков. Начало 90-х годов ХХ века стало свидетелем жесткого соперничества Турции и Ирана в Центральной Азии. Совсем недавно Индия[22] и Пакистан реализовали смесь политики сотрудничества и соперничества в этом регионе, который испытывал на себе влияние их взаимоотношений в более широком смысле» [23]. Ряд представителей немногочисленного независимого экспертного сообщества стран Центральной Азии также приходили к мысли о том, что так называемая Большая игра является лишь фактом конкретного исторического периода и не корректно применять это название для современной ситуации в регионе [24].

В то же время историографическая составляющая концептуализации мегарегионов или панрегионов выявила определенные закономерности данного процесса применительно к Азии, что имело объективные причины. Эволюция геопространственных представлений в мировой политике прошла несколько этапов, отмеченных рядом политологов в 2006 году. Они полагали, что «Центральная Азия является лишь одной из базовых региональных подсистем в международных отношениях, которые составляют Центральную Евразию. Другими выступают Юго-западная Азия и Южная Азия. Все три подсистемы в целом раздельны и не перекрещиваются. В 1989-1994 годах происходило геополитическое расширение до масштабов Большой Юго-западной Азии; Центральной Азии до уровня Большой Центральной Азии в 1995-2000 годах; в свою очередь, Южная Азия трансформировалась в 2001-2006 годах в Большую Южную Азию. Эти «Большие» составляющие взаимно наложились друг на друга, и их перекрестие - это ключ к будущим международным отношениям в Большой Центральной Азии и Центральной Евразии в целом» [27].

Актуализация геопространственного концепта мегарегионов (панрегионов) во внешнеполитических концепциях ряда стран и, прежде всего, в их озвучиваемом виде, как это было сделано американскими политологами и политиками, привлекла внимание не только и не столько экспертного сообщества, сколько представителей политических кругов, политизированных представителей академической науки и публицистов. Осторожно-нейтральное или враждебное отношение к методу «географического слияния» исторических географических регионов было обусловлено субъективными причинами и поиском вероятных интенций монопольного господства конкретных стран в центрально-азиатском секторе мировой политики.

В то же время выдвижение на первый план во внешнеполитическом планировании так называемых динамических моделей пространственных сетей (Spatial Network Dynamics Model), имевших на ранних этапах своего развития исключительно функциональные задачи магистрализации пространства приобрело значение как «символа политической функции» [28] в двух аспектах: обеспечении безопасности (то есть геостратегическое планирование) и создание равных условий для внутриполитического развития стран региона при всей неравномерности этого процесса в рамках единого геополитического поля. Вне всякого сомнения, выполнив свое предназначение, этот неоконцепт перестанет существовать как некая руководящая мировоззренческая доктрина во внешнеполитической мысли конкретных государств, придерживающихся его ныне.

Нынешнее столкновение конкурентных стратегий в Евразии часто называют новой «Большой игрой» [29]. От противоборства держав, которое велось в Центральной Азии на протяжении практически всего XIX века, нынешняя ситуация принципиально отличается вовлечённостью в неё Китая.

Пекин уже несколько десятилетий проявляет заинтересованность и активность на стыке Индии, Пакистана и Афганистана. В последние годы Китай делает в Центральной Азии предложения, от которых не может отказаться ни одно государство региона. В то же время Китай избегает шагов, которые могли бы привести к усилению региональной конфронтации, он заинтересован в получении сырьевых и энергетических ресурсов в обстановке предсказуемой конкуренции.

Планы США в Центральной Азии (регион, в который американцы включают и Кавказ), выстраиваются уже не только против России, но и против Китая, - и это в условиях, когда весь ход событий демонстрирует неотвратимость борьбы России с американским натиском в регионе.

По мнению ряда американских экспертов и политиков, Центральная Азия - неудобный для американской политики регион. Он слишком отдалён от океанов, характеризуется низкой доступностью и сложными внутренними политическими условиями. В частной беседе с автором данной статьи президент влиятельнейшего Совета по внешним сношениям Ричард Хаас говорил, что «Центральная Азия, всё ещё остается в резерве политики США, но так будет не всегда. Хотя регион расположен слишком глубоко в Азии, США имеют здесь стратегические интересы, аналогично тому, какие имеются в других недостаточно освоенных нами регионах».

При этом, повторим, под «Центральной Азией» американцы подразумевают и Кавказ. Руководители Института Центральной Азии и Кавказа при университете им. Джона Хопкинса Фредерик Старр и Чарлз Фарбэнкс неоднократно отмечали, что «Центральной Азии не повезло, так как США слишком заняты делами на Ближнем Востоке». Впрочем, в контексте происходящего на Ближнем Востоке ещё неизвестно - не повезло или наоборот… Директор центральноазиатской программы Пол Сандлер убеждён, что «Центральная Азия очень скоро станет в центре мирового политического внимания» [30].

В дела Центральной Азии активно вовлечена и Великобритания, которая помимо традиционной борьбы с Россией стремится не допустить усиления влияния Германии и вообще континентальных европейских государств. В известной мере США и Великобритания ведут борьбу за овладение ресурсами Центральной Азии не столько для собственных нужд, сколько за недопущение контроля над ними других центров силы. Например, США пытаются переориентировать центрально-азиатские ресурсы на Индию, которую они хотели бы сделать противовесом Китаю. Так или иначе, если ранее политика США в отношении Центральной Азии оставалось хотя и последовательной, но несколько вялой, то сейчас ситуация изменилась. После августовской войны 2008 года на Кавказе американцы получили хотя и неубедительное, но все же согласие ведущих европейских государств на усиление своего военного присутствия в Черноморско-Кавказском и Центрально-Азиатском регионах[31].

В настоящее время нет иных, более серьёзных внешних угроз для России, чем распространение военно-политического присутствия США в районах Чёрного моря, Кавказа и Центральной Азии. И здесь России не позволят долго выжидать, ей придётся перейти к более активному блокированию усилий США, наращивающих своё военное присутствие в этой части мира. Если бы эти усилия были связаны только с новыми задачами администрации Б. Обамы в отношении Афганистана, а «центрально-азиатский транзит», как и прежде, имел бы ограниченное значение то, возможно, угрозы для России были бы не столь велики. Однако задачи по Афганистану - лишь часть планов Пентагона в Евразии.

В Москве видят, что Пекин не спешит предпринимать активные шаги по противодействию американской экспансии в Центральной Азии, и возникающие здесь перед ней задачи России придётся решать без Китая. Группа американских проектантов под предводительством. Бжезинского призывает (как всегда) объединить усилия США и Китая против России. Правда, другие американские аналитики говорят о необходимости сдерживания роста могущества Китая и предлагают рассматривать в качестве приоритетной задачи именно это.

Политика «сдерживания» Китая, которую пыталась проводить администрация Дж. Буша, потерпела фиаско. Очень может быть, что в ближайшее десятилетие США так и не сумеют выработать эффективную политику сдерживания, хотя стремиться к этому, безусловно, будут. Поэтому для Центральной Азии сохраняется двоякая перспектива, и многое будет зависеть от того, какой курс предпочтёт Китай.

Здесь надо учитывать и фактор «новых независимых государств». Китай и Россия создали ШОС, которая явно вызывает растерянность в Вашингтоне. Как представляется, в Пекине предпочтут союз с Россией, если та продемонстрирует способность самостоятельно решать вопросы сохранения геополитического преимущества в регионе. Вместе с тем не исключено, что Москва сделает основную ставку не на ШОС, а на более управляемый для неё альянс - ОДКБ. В ходе последней встречи в формате ОДКБ были достигнуты важные решения по созданию собственных сил оперативного реагирования этой организации. Словом, «Большая игра» в Центральной Азии продолжается, однако в сильно модифицированном, усложнённом виде[32].

Нынешний финансово-экономический кризис предоставляет России возможность решить ряд геополитических проблем, и она отвечает на новые вызовы, демонстрируя готовность оказать существенную экономическую и военную поддержку своим партнёрам. «Двери» для тех государств, которые не являются её партнёрами и пока не проявляют стремление к развитию с ней сотрудничества, остаются открытыми[33].

Каждое государство на постсоветском пространстве уже обладает некоторым внешнеполитическим опытом, и постсоветские властные элиты стали в гораздо меньшей мере опасаться внешнего влияния. Поэтому практически все государства Центральной Азии проявляют стремление к проведению многовекторной политики, рассматривая это как базовое условие сохранения суверенитета.

Казахстан и Узбекистан, во многом делающие погоду в регионе, наряду с развитием отношений с Россией стремятся сохранить тесные отношения с Соединёнными Штатами, в том числе в сфере обороны и безопасности. Позиция Кыргызстана далека от однозначности, для Бишкека вполне возможны различные варианты сближения с Америкой. Туркменистан ведёт свою игру и добился некоторых успехов. Таджикистан, предлагая американцам использовать свои военно-транзитные объекты, явно ищет партнёрства, альтернативного отношениям с Москвой, и это при тесных отношениях с Ираном. В то же время Таджикистан остаётся уязвимой страной, как во внутреннем, так и во внешнем плане, подвергаясь разнообразным вызовам буквально со всех направлений (Китай, Афганистан, Узбекистан).

Несмотря на внешне корректное поведение России, США и Китая по отношению друг к другу, борьба за влияние в Центрально-Азиатском регионе продолжается. Центральная Азия - это место, где решаются проблемы безопасности ведущих мировых центров силы[34].

1.2    История взаимоотношений Великих Держав с Центральной Азией

Вторая половина XIX века была чрезвычайно насыщена международными событиями поистине мирового масштаба. Особый интерес для нас представляет так называемая «Большая игра» [35] в Центральной Азии, в которую были вовлечены две крупнейшие империи того времени - Британская и Российская.

Обе державы имели свои виды на этот регион и при этом находились в разных весовых категориях: по многим параметрам превосходство Англии было очевидно. Тем не менее, Россия, едва оправившись от Крымской войны, начинает широкомасштабное наступление в Средней Азии, что не могло не беспокоить Великобританию (Меморандум Роулинсона). Границы обеих империй - Российской и Британской - начинают постепенно приближаться друг к другу. Первоначальные попытки договориться (1869 г.) терпят крах, поскольку обе стороны предъявляют друг другу непомерные требования. Только в 1872 г. Великобритания предлагает официально зафиксировать предел русского продвижения, причем буферной зоной выступает уже только Афганистан. На такой вариант царское правительство почти сразу соглашается. Формулировка составляется самая туманная, обе высокие договаривающиеся стороны имеют довольно смутное представление о действительной афганской границе. В депеше от 31 января 1873 г. русскому послу в Лондоне князь Горчаков пишет: «Принимая в соображение затруднения, с которыми сопряжено в отдаленных краях этих выяснение фактов…, а также большие удобства, коими располагает британское правительство, относительно собрания точных данных…, мы не отказываемся от принятия предложенной Англией пограничной линии». Никакой разграничительной комиссии для уточнения особенностей афганской границы не создается. Дело решилось политическим путем - обменом депешами между главами министерств иностранных дел - князем Горчаковым и лордом Грэнвиллом.

Соглашение это в действительности означало раздел сфер влияния, после чего Афганистан попадал под пристальное внимание со стороны Британской Индии, а среднеазиатские районы - в сферу российских интересов. Пользуясь этим «правом», русские войска под видом «наказания обидчиков» немедленно вторгаются в Хиву, угрожающие выпады в сторону которой имели место еще до 1873 г., и присоединяют ее к владениям Российской империи. Великобритания, не переставая громко возмущаться поведением русских, в то же время надеется, по их примеру, поставить Афганистан в зависимость от себя. На фоне неудачных попыток англичан закрепиться на афганской территории Россия продолжает «непозволительно» быстро расширяться. Вспышки русофобии следуют одна за другой, а британские власти в Индии пытаются решить проблему, как обычно, чужими руками. «Руки» используются с учетом близости территории - правители Ирана, Кашгара, того же Афганистана. Одновременно на территорию Средней Азии засылаются британские агенты, имеющие своей задачей не только сбор сведений разного характера, но и организацию антирусских настроений. Русская сторона не остается в долгу и с удвоенной энергией стремится довести начатое дело до логического конца: Бухара, Хива и Коканд окончательно входят в состав империи. Одновременно приводятся в действие и внутриевропейские дипломатические и политические механизмы (Союз трех императоров). Когда же в дело вмешивается Великобритания, все запутывается настолько, что Россия оказывается втянутой в войну с Турцией и на некоторое время приостанавливает продвижение в Средней Азии.

Исход русско-турецкой войны не прибавил оптимизма в британских правящих кругах - Россия не только с честью вышла из этого испытания, но и добилась серьезных уступок со стороны Османской империи. По британской инициативе созывается Берлинский конгресс. Россия, чтобы уменьшить возможные потери, предпринимает авантюрный шаг - отправляет в Кабул (в самый разгар английских приготовлений к вторжению в Афганистан) миссию генерала Столетова с целью подписания русско-афганского военного договора. Возмущению в Англии не было предела. К разрешению вопроса приступили на самом высоком уровне.

Затевавшаяся интрига закончилась, едва успев начаться, - Берлинский конгресс все-таки пересмотрел условия русско-турецкого мира, а Великобритания начала, как и планировала, войну с Афганистаном. Вела она ее довольно бездарно, хотя в конечном итоге навязала Афганистану мирный договор и переманила на свою сторону нового афганского лидера Абдуррахман-хана, которому Россия, снабдив его оружием и деньгами, устроила в свое время «побег» с собственной территории. Афганистан фактически переходит под протекторат Великобритании[36].

Продолжая беспокоиться относительно русских действий в Средней Азии, Великобритания стремилась использовать еще одного центрально-азиатского соседа - Персию - для осложнения позиций России в регионе. Обращая внимание на эту сторону англо-русских взаимоотношений в Центральной Азии, нельзя не отметить тот факт, что геополитическое расположение Ирана не могло оставить равнодушными ни Великобританию, ни Россию. Но объектом экономического и политического проникновения он стал намного позднее, чем все остальные территории Центральной Азии. Во многом это объяснялось и более устойчивым политическим режимом по сравнению с тем же Афганистаном, и более удаленным и защищенным положением как по отношению к России, так и по отношению к Британской Индии. К тому не в интересах могущественных держав было нарушать экономическую систему и состояние рынков Персии. Поэтому, начиная с 1860-х гг., когда Великобритания получила здесь свои первые концессии, был фактически задан тон общения с этим государством и его правительством. Но активная стадия борьбы за Иран наступает в конце 1880-х гг. в связи с некоторым ослаблением пограничного русско-афганского вопроса.

К середине 1880-х гг. Россия оказалась в непосредственной близости от Афганистана, и вопрос о точном определении русско-афганской границы встал с невероятной остротой. В 1884 г. была создана специальная разграничительная комиссия, споры в которой тянулись почти два года, а на первых порах обстановка была накалена до такой степени, что дело едва не дошло до войны между двумя государствами (столкновение в Пендинском оазисе в марте 1885 г.).

В конечном итоге, уладив все споры, к 1887 г. северную границу Афганистана определили, нанесли ее на карты и обоюдными усилиями установили пограничные столбы.

Но рано было надеяться, что на этом территориальные вопросы между двумя державами завершатся. Россия с Великобританией плавно переместились вдоль русско-афганской границы на восток - в одну из наиболее важных в стратегическом плане точек Земли. Это был Памир, где соприкасались интересы сразу нескольких государств: кроме Англии и России, на памирские земли имели виды Афганистан и Китай. Конец 1880-х - начало 1890-х гг. становится временем невероятной активности в этой, казалось бы, малонаселенной, труднодоступной и почти непригодной для оседлой жизни местности. Стараниями военно-научных, исследовательских экспедиций, отдельными отрядами и агентами изучается по возможности каждая миля памирской горной страны - словом, прощупывается почва. Регион этот еще и потому представлялся чрезвычайно лакомым куском, что формальных границ там не существовало. С юга вплотную к Памиру подступала территория Британской Индии, поэтому данная местность не могла не интересовать Англию. Если целью России в этом регионе было территориальное приращение (на основании «наследного права» на бывшие владения Кокандского ханства), то для Англии главным было не только сократить это приращение до минимума, призвав для этого к процессу дележа Афганистан и Китай, но и, что было важнее, прикрыть подступы к Индии. В конечном итоге в 1895 г. было достигнуто соглашение с Россией о разграничении Памира между Британской Индией, Российской империей и Афганистаном.

Памирским разграничением фактически завершается период острого англо-русского соперничества, продолжавшийся более 20 лет и приведший к определению сфер влияния обоих государств и проведению соответствующих границ. Стоит отметить, что на протяжении всех переговоров на первое место выставлялся географический фактор, вопросы «наследования» тех или иных земель, исконные территории разных народов и т.д.

Но, как только дело доходило непосредственно до принятия акта разграничения, все географические трения отходили на задний план, и все решалось с помощью политических механизмов. Так было и в 1872-73 гг., и в 1885-86 гг., это имело место и в 1895 г. Несмотря на то, что обе державы довольно часто находились между собой на грани войны, подобной катастрофы все же удалось избежать. Не последнюю роль сыграл тот факт, что изначально ни Великобритания, ни, тем более, Россия не рассматривали такой вариант развития событий как единственный выход из сложных противоречий и стремились - сознательно или нет - использовать все остальные имеющиеся в их распоряжении средства. Это, в конечном счете, привело к обоюдному соглашению и размежеванию сфер влияния в центральноазиатском регионе[37].

Как мы знаем в Центральной Азии проживают кыргызы, казахи, узбеки, таджики. Эти четыре нации - каждая хозяин в своем доме, и в то же время у них есть общие интересы применительно к этому региону в целом. Поэтому эти четыре нации и представляющие их на данном этапе исторического развития их национальные государства - это становой хребет этого региона. Интересы каждой из этих наций в отдельности и совпадающие интересы этих четырех наций - это главное, что определяет существование региона, и с чем необходимо считаться всем другим странам. При всем этом необходимо учитывать особенности того, что ныне выступает в качестве Центральной Азии. Если ранее, на протяжении длительного времени нации, о которых идет речь, представляли собой составные части некоего более крупного единого целого и не имели возможности действовать самостоятельно, то теперь они получили эту возможность. Ныне это самостоятельные и равноправные нации на мировой арене. Они не только являются законными хозяевами в своем доме, по и самостоятельно решают свои внутренние и внешние проблемы и задачи.

Представляется, что в некоторой степени на ситуации в регионе сказывается и состояние отношений между РФ, КНР и США: параллельное и одновременное развитие отношений попарно и в треугольнике; согласование интересов и сотрудничество, а также согласование путей решения вопросов совместно государствами региона и упомянутыми крупными странами.

Вопрос о взаимоотношениях стран Центральной Азии с крупными государствами или целыми мирами, о которых шла речь, это не искусственный вопрос. Данный регион оказался местом сосредоточения глобальных интересов, региональных интересов, причем интересов многих регионов, а также многочисленных двусторонних интересов. Причем эти интересы носят не только весьма долговременный экономический характер, но и предстают как жизненно важные интересы обеспечения самого выживания наций. Именно в этой связи представляется важным обмениваться мнениями по этим вопросам, углублять взаимопонимание в этой области.

2. Центральная Азия: будущее региона

В странах Центральной Азии пока не определены векторы геополитического тяготения. Здесь пересекаются интересы ряда стран. Это США, Россия и Китай. На рубеже третьего тысячелетия борьба за ЦА приобрела глобальный характер. Великие государства стратегически столкнулись в Центральной Азии.

В последнее время Китай демонстрирует не только растущую заинтересованность в сырьевых ресурсах и емких рынках региона, но и явные претензии на политико-экономическое влияние, прежде всего через структуры Шанхайской организации сотрудничества (ШОС).

Взаимодействие России, США и Китая в ЦА - это сложное соперничество «великих» за влияние над «малыми»: и совпадение интересов этих государств, и непреодолимые противоречия, и выработка общей стратегии в меняющемся мире.

В последнее время Европа также проявляет растущий интерес к ЦА. Возможно, через некоторое время ЕС станет четвертой силой в отношениях великих держав в регионе.

В борьбе за влияние на ЦА к главным «игрокам» присоединились Турция, Иран, Индия, Пакистан и Япония, что создает новые неожиданные, порой противоположные интересы и влияет на устойчивость развития региона. Повышенную активность проявляет Япония, пытаясь перетянуть ЦА на свою сторону. Она готова содействовать в продвижении открытого внутрирегионального сотрудничества и предоставить государствам ЦА инвестиции, товары и технологии, налоговые и таможенные привилегии на импортируемое оборудование.

Итак, ЦА находится в центре сложного переплетения интересов ведущих мировых и региональных держав. Все они ведут борьбу за влияние на регион, причем их задача - изменение направления векторов политико-экономической ориентации стран ЦА на самих себя. В этой связи требует отдельного внимания рассмотрение ключевых интересов этих стран, проводимой ими политики, текущих и перспективных позиций в регионе ЦА.

2.1 Центральноазиатская стратегия России

Центральная Азия традиционно входит в зону интересов Российской Федерации[38], приоритетность и иерархия важности которых на определенных этапах определялась различными обстоятельствами. В общей совокупности геополитических, экономических и военных интересов ключевые направления российской политики в регионе базируются на следующих факторах долгосрочного характера:

• Центральная Азия рассматривается в качестве традиционного «буфера» или пояса безопасности для России, в контексте обеспечения безопасности южных границ;

• особую значимость региона для России определяет нефтяной фактор и желание России сохранить влияние на Каспии;

• большое значение для России имеет территория региона в качестве зоны базирования силовых ресурсов для принятия соответствующих мер в случае возникновения в близлежащих регионах полномасштабных конфликтов, включая ядерные;

• большое внешнеполитическое и экономическое значение для РФ имеет обеспечение контроля над основными транспортно-коммуникационными путями и трубопроводами региона;

• регион представляет собой для России «зону ответственности» за русское и русскоязычное население, сохранение значимой политической роли русского языка и культуры.

Таким образом, стремление к реализации этих пяти доминирующих интересов в целом определяло общий характер российской стратегии в Центральной Азии в период с 1991 по 2001 гг.

Однако надо сразу же отметить, что до недавнего времени у России в отношении Центральноазиатского региона практически не было выработано полноценной политики, понимаемой как цепь последовательных шагов, нацеленных на достижение четко сформулированных стратегических целей. Центральноазиатская политика России носила преимущественно реактивный характер и на разных этапах была подвержена влиянию ряда факторов, обусловливающих те или иные ее направления. В этой связи для системного представления динамики развития российской политики в регионе целесообразно провести обозначение ее периодизации с акцентированием внимания на ряде определяющих ее узловых аспектов[39].

На наш взгляд, в новейшей истории российская политика в Центральноазиатском регионе прошла несколько этапов, которые условно можно обозначить следующим образом:этап (1992-1995 гг.) - поддержка ограниченного присутствия в регионе;этап (1996-1998 гг.) - определение контуров политики и возвращение в регион;этап (1999-2001 гг.) - выработка основных подходов к выстраиванию системы взаимоотношений с государствами ЦАР и усиление векторов двусторонних отношений;этап (2001 г.) - трансформация направлений внешней политики в условиях изменения расстановки сил в регионе[40];этап (2002 г.) - выстраивание модели внешней политики в ЦА с учетом присутствия в регионе США.этап (2005 - по настоящее время) изменение внешней политики в ЦА с учетом последних политических преобразований.этап. После прекращения существования СССР в декабре 1991 г. процесс самоопределения новой политической элиты России привел к появлению тенденции к самоизоляции от многих важных направлений внешней политики бывшего Союза.

В этот период интерес нового правительства в Москве к дорогостоящей поддержке своего присутствия в регионе значительно снизился. Россия была поглощена решением своих внутренних проблем и в начале девяностых годов лишь по инерции сохраняла минимально необходимое присутствие в центральноазиатских республиках. Кроме того, во внешней политике РФ был взят курс на скорейшее вхождение в число европейских стран. Во внешнеполитической стратегии России явно проявлялось стремление к ассоциированию себя с Европой и в целом с Западом. В этой связи центральноазиатские государства рассматривались в тот период как своеобразный «балласт», тормозящий процесс органичного включения России в западноевропейскую цивилизацию. В свою очередь новые независимые государства (ННГ) Центральной Азии, как и многие другие страны постсоветского пространства, переживали период центробежных тенденций, поисков новой идентичности и новых ориентиров и моделей экономического, социального и политического развития. В целом отношения РФ и стран ЦАР на этом этапе характеризовались зачастую неясностью целей и непоследовательностью, сторонами отдавался приоритет кратковременным интересам.

Вместе с тем одним из основных направлений во внешней политике России на постсоветском пространстве, и в Центральноазиатском регионе в частности, в этот период стало стремление к формированию региональной системы безопасности. В этой связи в мае 1992 г. в Ташкенте был подписан Договор о коллективной безопасности (ДКБ) стран - членов СНГ, призванный обеспечить политическую стабильность на время трансформации. В его рамках Россия использовала три основных направления в своей внешнеполитической деятельности: миротворчество, совместная охрана границ и (отчасти) военное присутствие. Таким образом, основной акцент был сделан на военно-политические методы.

Однако в целом позиции России в регионе ЦА достаточно быстро ослабевали. Узбекистан и Казахстан создали собственные военные и пограничные формирования, и Москва в тот период сохранила прямой контроль только над пограничными силами в Туркменистане и Кыргызстане.

Качественно иная ситуация сложилась в отношении Таджикистана. Разгоревшаяся в этой республике в 1992 г. гражданская война не оставила России выбора - в этот период практически невозможно было передать контроль над вооруженными формированиями бывшей Советской армии. Преследуя в Таджикистане двойную цель: стабилизация ситуации и защита российских интересов, Москва оказалась вовлеченной в разгоревшийся межтаджикский конфликт. В то время Россия избрала политику, которая может быть охарактеризована как поддержка таджикского правительства и сохранение миротворческой миссии в качестве внутрирегионального дела СНГ.

В рамках осуществления этой политики в сентябре 1992 г. президентом РФ был подписан указ о создании Пограничной группы ФПС России в Республике Таджикистан. Именно тогда российским руководством было принято решение о переходе пограничных войск, находящихся на территории Республики Таджикистан, под юрисдикцию России.

В 1992 г. Россия претендовала на исключительную роль в урегулировании конфликтов в регионе. К середине 90-х гг. акценты российской политики сместились в направлении признания необходимости более активного подключения международных организаций (ООН, ОБСЕ) к урегулированию конфликтов на постсоветском пространстве. Новым в миротворчестве России в Таджикистане также стало сотрудничество РФ с Ираном и Пакистаном.

В 1994 г. при активном участии российской стороны в Москве под эгидой ООН между правительством РТ и Объединенной таджикской оппозицией (ОТО) начались мирные переговоры. Однако первые раунды переговоров в Москве, а затем и в Тегеране результативными не были. Так, в Тегеране мирное Соглашение не было подписано, поскольку правительственная делегация не соглашалась на ряд условий, выдвинутых оппозицией, в частности - освободить политических заключенных. Не добившись политических результатов на переговорах, оппозиция развернула широкомасштабные боевые действия в Таджикистане, охватившие долину Тавильдары, Дарваз, некоторые районы Каратегина и Припянджья. Потерпев ряд неудач, и понеся ощутимые потери в живой силе и технике, правительство Таджикистана вынуждено было направить в Тегеран делегацию, которой теперь оставалось только согласиться с условиями оппозиции. В результате в октябре 1994 г. было подписано Соглашение о временном прекращении огня на таджикско-афганской границе и внутри страны.

октября в Исламабаде состоялось первое пленарное заседание третьего раунда межтаджикских переговоров. Разногласия сторон были велики, и лишь 1 ноября удалось подписать коммюнике о продлении на три месяца (до 6 февраля 1995 г.) Соглашения о временном прекращении огня и других враждебных действий на таджикско-афганской границе.

Надо отметить, что в тот момент Россия не выступала в полной мере как посредничающая третья сторона. Главный приоритет в политической линии в отношении Таджикистана отдавался поддержке Э. Рахмонова и его режима, что в последующем существенно сузило контакты с Объединенной таджикской оппозицией[41].

В течение 1995 г. военно-политическая обстановка не претерпела существенных положительных изменений: продолжались попытки проникновения на территорию республики из Афганистана отдельных групп боевиков и более крупных отрядов, обстрелы застав и пограничных постов с сопредельной территории и т.д. К концу 1995 г. ситуация в Таджикистане зашла в тупик. Переговорный процесс топтался на месте, а оппозиция начала военное наступление во внутренних районах Таджикистана. Лишь наличие достаточно мощной группировки российских войск (участие центральноазиатских стран в формировании КМС носило символический характер, основную тяжесть по созданию и содержанию КМС взяла на себя Россия) позволяло удерживать ситуацию.

В целом же российское присутствие в Центральной Азии на первом этапе фактически сохранилось, скорее, вопреки официальной политике и возможностям Москвы - главным образом из-за слабости таджикской политической элиты.

Экономические отношения с Центральной Азией в этот период для России не являлись приоритетными. В плане внешнеэкономической политики расчет был сделан на то, что существовавшие ранее тесные экономические связи между республиками, составлявшими части единого народно-хозяйственного комплекса, будут естественным образом стимулировать интеграцию. Однако в торгово-экономических отношениях к этому времени сложился бартерный характер внешнеэкономических сделок, что значительно ослабило интенсивность экономического взаимодействия. В это же время крупнейшие западные компании закрепились на центральноазиатском рынке, заметно уменьшив российское экономическое присутствие. Вместе с тем Россия продолжала проявлять заинтересованность в транспортировке энергоресурсов региона в выгодном ей направлении.

В целом же узкая направленность российских интересов существенным образом сказалась на общем уровне отношений России и стран Центральной Азии, интенсивность которых на этом этапе заметно снизилась. Политика России в Центральной Азии оставалась достаточно реактивной, без четких стратегических целей и была основана преимущественно на учете краткосрочных приоритетов.этап. Ко второй половине 90-х годов обозначились тенденции к пересмотру внешнеполитических ориентиров РФ. В этот период стали отмечаться определенные подвижки в сторону активизации российской политики в регионе, что, на наш взгляд, было обусловлено рядом факторов.

Во-первых, обозначилось нарастание противоречий между геополитическими и геоэкономическими интересами России и США, произошла утрата иллюзий относительно идеи развития отношений стратегического партнерства с перспективой на союзничество с США, в целом российское руководство пришло к пониманию, что быстрой и безболезненной интеграции в Европу достичь не удается.

Во-вторых, высшая политическая элита России постепенно стала приходить к осознанию масштабов угрозы потери геополитического влияния в Центральной Азии и необходимости укрепления своих позиций на южном геостратегическом направлении[42].

В-третьих, появление в 1994 г. на афганской политической сцене движения «Талибан», сразу зарекомендовавшего себя серьезной политической силой, и дальнейшее обострение ситуации в Афганистане, особенно с 1996 г., четко обозначили необходимость более тесного взаимодействия в обеспечении стабильности и безопасности в Центральной Азии[43].

Взаимозависимость ситуации в Афганистане и соседних государствах несомненна. Этот аргумент сыграл не последнюю роль в «возвращении» и закреплении России в Центральной Азии, имевшим место в последующие годы. Афганская угроза способствовала тому, что государства региона основные надежды, в случае неблагоприятного развития событий, стали возлагать именно на Россию.

По сути, этот период фактически является началом определения важнейших контуров центральноазиатской политики России. Ее главным приоритетом стало сохранение региональной системы безопасности как основного фактора, обеспечивающего российское влияние в регионе.

С 1996 г. Российская Федерация после периода некоторой неопределенности стала предпринимать дополнительные меры по прекращению вооруженного противостояния и политическому урегулированию конфликта в Таджикистане. После пяти раундов межтаджикских переговоров по инициативе Б. Ельцина было предложено провести в Москве встречу Президента РТ Э. Рахмонова и руководителя ОТО А. Нури. После встреч в Тегеране (октябрь 1996 г.) и Хосдехе (Северный Афганистан - декабрь 1996 г.) Э. Рахмонов и А. Нури заявили о готовности приехать в Москву.

Переговоры в Москве состоялись в декабре 1996 года и проходили с большими трудностями. В этих условиях российская сторона предложила компромиссный вариант Протокола о функциях и полномочиях Комиссии по национальному примирению. Переговоры, состоявшиеся с участием председателя правительства РФ В. Черномырдина, завершились подписанием ряда документов, определивших срок и содержание переходного периода от войны к миру и механизм достижения национального согласия в Таджикистане[44].

В феврале-марте 1997 г. седьмой раунд межтаджикских переговоров также прошел в Москве. По их итогам был подписан Протокол по военным проблемам - ключевой документ в межтаджикском урегулировании. 27 июня 1997 г. в Москве состоялся заключительный раунд переговоров, в ходе которого было подписано «Общее соглашение об установлении мира и национального согласия в Таджикистане».

Параллельно с участием в процессе межтаджикского урегулирования Москва вела работу в афганском направлении. В 1996 г. при российских усилиях оформился антиталибский альянс, в который, кроме России, вошли центральноазиатские государства Узбекистан, Кыргызстан, Таджикистан, Казахстан, а также Иран. Из всех участников альянса особые позиции занимал Узбекистан, что во многом было обусловлено его достаточно самостоятельной политикой и наличием у Ташкента собственных рычагов воздействия на ситуацию в Афганистане - через афганских узбеков во главе с генералом Дустумом.

Однако капитуляция подразделений генерала Дустума перед движением «Талибан» в августе-сентябре 1998 г. привела к краху всей существовавшей на тот момент региональной системы безопасности. Отряды движения «Талибан» вышли на узбекский участок бывшей советско-афганской границы в районе города Термез[45].

В этот период начались осложнения в отношениях России и отдельных центральноазиатских стран. 30 ноября 1998 г. на пресс-конференции, посвященной визиту Президента Кыргызстана А. Акаева, И. Каримов выступил с резкими заявлениями в адрес российских спецслужб и Таджикистана[46]. Все это поставило Россию в сложное положение: очевидно, согласованные действия Ташкента и Бишкека были объективно направлены на ослабление присутствия Москвы в Центральной Азии. Сохранить свое присутствие в Центральной Азии в условиях политики этих двух государств, для России было достаточно трудно.этап. Период с 1999 по первую половину 2001 г. в целом можно охарактеризовать как фазу достаточно активной политики России в Центральноазиатском регионе. При этом характерным моментом стало понимание среди российского руководства, что подход к Центральной Азии как к целостному региону недостаточно себя оправдывал.

Государства региона уже во многом отличались друг от друга и по темпам социально-экономического развития и по характеру протекания внутриполитических процессов. Кроме того, возросший уровень конфликтогенности в регионе со всей ясностью обозначил для России необходимость более взвешенного подхода в развитии двусторонних отношений, с дифференциацией в подходе к партнерам в зависимости от их встречной готовности к сотрудничеству и четким осознанием взаимных интересов в отношениях друг с другом.

В целом на вооружение была взята тактика усиления векторов двустороннего взаимодействия, дополняемая активизацией деятельности в региональных межгосударственных объединениях. Изменение российской политической динамики в регионе в этом направлении особенно получило развитие с приходом В. Путина сначала на пост премьер-министра, а затем и Президента РФ.

Узбекский вектор, безусловно, выступил одним из наиболее приоритетных направлений российской внешней политики в регионе. Интересы России в данном случае заключались в установлении более стабильной и прогнозируемой системы взаимодействия с Ташкентом во избежание, ставших уже традиционными к этому времени, периодов сближения и охлаждения двусторонних отношений. Эта заинтересованность обусловлена тем, что Узбекистан является одним из ключевых государств региона в плане обеспечения региональной безопасности и в целом представляет собой влиятельную силу в Центральноазиатском регионе. Кроме того, Узбекистан обладает значительными экономическими ресурсами и возможностями (хлопок, металлы, геополитическое расположение, достаточно сильная армия и т.д.), в которых нуждается и экономика и политика России. Таким образом, проводя политику «воспитания союзника», Россия могла рассчитывать на продвижение своих интересов не только в рамках региона, но и использовать результаты сотрудничества как фактор внешнего влияния на государства, расположенные по периметру региона, в первую очередь Афганистан и отчасти КНР.

Вместе с тем в отношениях России и Узбекистана к началу этого периода все еще сохранялась определенная напряженность. Очередная тенденция к их потеплению наметилась в связи с так называемыми Баткенскими событиями лета 1999-го года. Группы боевиков Исламского движения Узбекистана под руководством Джумы Намангани [47] атаковали с территории Таджикистана горные районы Кыргызстана. Боевики стремились прорваться в узбекскую часть Ферганской долины и поднять там восстание против режима И. Каримова. В этих условиях Ташкент был крайне заинтересован в возобновлении военно-технического сотрудничества с Россией. Москва в свою очередь выбрала достаточно эффективную тактику сближения с Узбекистаном на основе совместной борьбы и предотвращения общей угрозы - распространения исламского экстремизма как в Узбекистане, прежде всего в областях Ферганской долины, так и на территории России - на Северном Кавказе.

Новый этап российско-узбекских отношений начался в декабре 1999 г. с визита премьер-министра России В. Путина в Узбекистан. В ходе встречи был подписан: «Договор о дальнейшем углублении всестороннего сотрудничества в военной и военно-технической областях».

После избрания В. Путина Президентом РФ российско-узбекские отношения развивались особенно активно. В мае 2000 г. Владимир Путин нанес свой первый официальный визит в Ташкент. На пресс-конференции в Ташкенте Путин заявил, что любая угроза Узбекистану - это угроза России. Ислам Каримов ответил, что его страна обращается к России за помощью, поскольку Узбекистан не может самостоятельно противостоять враждебным силам. Однако эта стабилизация отношений оказалась временной.

В августе 2000 г. боевики ИДУ атаковали территорию Узбекистана в Сурхандарьинской области, а осенью талибы, разгромив в боях вооруженные отряды «Северного Альянса», практически вышли на границы Таджикистана и Узбекистана. В этот период Ташкент отверг идею России о создании коллективных региональных вооруженных сил и пошел на прямой диалог с талибами. Практически одновременно с этим президент Узбекистана выступил с заявлением, в котором призвал Россию не пугать Узбекистан и другие страны этого региона талибами. «Сама талибанская угроза, как и «опасность внутреннего исламизма» сильно преувеличена, - сказал он, - фактически просто-напросто выдумана Москвой, которая преследует исключительно свои цели - сохранить военно-политический контроль над Средней Азией» [48].

В декабре руководство Узбекистана выступило против американских и российских планов нанесения по Афганистану военных ударов и вышло с предложением о подключении к диалогу с талибами все государства СНГ[49]. Ислам Каримов заявил, что его стране «не нужна вялотекущая война с талибами, которые стали реально существующей силой в Афганистане» [50].

Однако в последующем выбранная Узбекистаном стратегия не принесла ожидаемых результатов и ставка на талибов оказалась несостоятельной. В декабре Советом Безопасности ООН были введены санкции в отношении талибов. Весной «Северный Альянс» начал контрнаступление и не только вернул себе утраченные позиции, но и серьезно потеснил движение «Талибан». Данное развитие событий вновь обусловило активизацию российской политики в регионе и способствовало очередному сближению России и Ташкента.

В марте 2001 г. Ташкент посетила военная делегация России. В результате встречи была достигнута договоренность о поставках в Узбекистан военной техники.

В начале мая с государственным визитом Москву посетил Ислам Каримов. В ходе визита и впервые за десять лет независимости Каримов признал право России на защиту своих интересов в Центральной Азии. В обращенных к Владимиру Путину словах он подчеркнул: «Центральноазиатский регион является южным рубежом России, которая заинтересована в мире и согласии в этом районе. Активность, которую вы проявляете там, полностью поддерживается Ташкентом… В лице России мы имеем не только гаранта безопасности, но и стратегического партнера» [51]. По итогам встречи были подписаны Договор о сотрудничестве в пограничных вопросах и Соглашение о поставках российского вооружения в Узбекистан.

Таким образом, в условиях, когда силы международного терроризма и религиозного экстремизма пытались осложнить ситуацию в Центральной Азии, Россия и Узбекистан периодически шли на определенное укрепление взаимодействия, как на двусторонней, так и на многосторонней основе. Было решено, что Узбекистан присоединится к «Шанхайской пятерке», которая к этому времени уже существовала как механизм регионального военно-политического сотрудничества. Так, в июне 2001 г. президенты России, Китая, Казахстана, Кыргызстана, Таджикистана и Узбекистана подписали документы о трансформации «Шанхайской пятерки» в Шанхайскую организацию сотрудничества (ШОС) с одновременным присоединением к ней Узбекистана. И хотя Ташкент во многом придерживался «самостоятельной позиции», тем не менее, включение Узбекистана шестым членом ШОС было чрезвычайно значимым событием для системы коллективной безопасности в регионе.

Также в этот период, несмотря на то, что основной темой развития отношений оставалась военная, Россия отчасти стремилась задействовать и экономическую составляющую двусторонних отношений.

В этом контексте стоит отметить, что Россия и Узбекистан в целом имеют взаимные геоэкономические интересы. Они заключаются, прежде всего, в том, чтобы сохранить довольно емкие и географически близкие рынки для экспорта своей продукции. Несмотря на то, что сфера торгово-экономического сотрудничества между двумя странами все еще продолжала оставаться достаточно узкой, Россия по-прежнему являлась основным торгово-экономическим партнером Узбекистана. Уже в 2000 г. торговый оборот между Узбекистаном и Россией составил 1,1 млрд. долл. США. В 2001 г. показатель взаимной торговли увеличился еще на 15% и составил 1,286 млрд. долл. США. На долю России в 2000-2001 гг. приходилось, по разным оценкам, от 16 до 18% объема внешней торговли Узбекистана. Приоритетными направлениями в торговле между двумя странами выступили промышленное и медицинское оборудование, автомобили, лес и другие стройматериалы, которые Узбекистан традиционно закупает в России. В свою очередь российская сторона увеличила объем закупки хлопка и продукции текстильной отрасли Узбекистана. При участии российских инвесторов в Узбекистане было создано более 400 предприятий, около 40 из которых работают со 100-процентным российским капиталом.

Еще одним наиболее значимым направлением российской политики в регионе стало дальнейшее выстраивание отношений с Таджикистаном, который больше других республик нуждался в помощи северного соседа.

В общей совокупности геополитических и военных факторов ключевые направления политики России в Таджикистане базировались на следующих российских интересах:

Во-первых, присутствие в Таджикистане российского военного контингента в составе 201-й мотострелковой дивизии и пограничной группы ФПС России давало Москве реальную возможность усиливать свое влияние в регионе. Благодаря активному участию в процессе противостояния афганским талибам на афгано-таджикской границе Россия приобретала роль сильного защитника, как в глазах Таджикистана, так и других государствах Центральной Азии. В одном из своих интервью Чрезвычайный и Полномочный Посол Республики Таджикистан в Российской Федерации Р. Мирзоев заявил: "…у Таджикистана огромная внешняя граница с Афганистаном. Мы считаем, что это не только таджико-афганская граница, но и, прежде всего, граница России и Таджикистана с Афганистаном[52].

Во-вторых, для России было важно обеспечить поддержку более-менее стабильной внутриполитической обстановки в Таджикистане с тем, чтобы избежать негативной цепной реакции во всем Центральноазиатском регионе.

В-третьих, Москва использовала базирования на таджикско-афганской границе для негласной военной и экономической поддержки «Северного Альянса» в борьбе с талибами.

В-четвертых, Россия стремилась предотвратить попытки отдельных граждан и целых групп, среди которых находились и проповедники идей «чистого ислама», незаконно иммигрировать из Афганистана в РТ и далее в Россию.

В-пятых, Россия совместно с Таджикистаном решала проблемы, связанные с растущей угрозой проникновения наркотиков в Россию и далее в Европу.

В апреле 1999 г. состоялся официальный визит Президента Э. Рахмонова в Россию, во время которого был подписан ряд важных документов. В отношениях Москвы и Душанбе на первый план был выдвинут весь комплекс вопросов, связанных с обеспечением безопасности. В связи с этим особое место среди подписанных документов заняли «Договор о союзническом взаимодействии между РТ и РФ, ориентированном в ХХI век», и «Договор о статусе и условиях пребывания российской военной базы на территории РТ».

В эти годы Россия также уделяла определенное внимание и вопросам экономического сотрудничества с Таджикистаном. В 1999 г. российский экспорт составлял 92,5 млн. долларов США, в 2000 и 2001 гг. соответственно - 105,0 и 129,4 млн. долларов США. В 2001 г. объем внешнеторгового оборота между двумя странами составил 234 млн. долларов, или 17,5 процента от общего объема внешнеторгового оборота Таджикистана. К этому периоду в Таджикистане было создано около 100 предприятий с участием российского капитала. При содействии российских организаций были разработаны технико-экономические обоснования поэтапного строительства Рогунской ГЭС, создания совместного предприятия на базе Адрасманского горно-обогатительного комбината и месторождения «Восточный и Западный Канимансур» с последующим освоением месторождения «Большой Канимансур».

Развитие взаимоотношений с Кыргызстаном для России с точки зрения расширения ее присутствия и влияние в регионе, обеспечения региональной безопасности в качестве элемента своей собственной безопасности также представляло достаточный интерес, и в целом Москва стремилась поддержать более-менее стабильные отношения с Бишкеком. Кроме того, в условиях частой смены периодов потепления и охлаждения отношений с Узбекистаном, Кыргызстан являлся для России своего рода стратегическим пунктом, в том числе обеспечивающим транзит к российской военной базе в Таджикистане. Однако следует отметить, что в целом региональные позиции Кыргызстана были недостаточно весомы, что во многом и определяло место Кыргызстана в общей структуре центральноазиатской политики России[53].

В целом же отношения России и Кыргызстана не всегда были однозначными. К ориентации на Москву в качестве стратегической позиции Бишкек пришел не сразу, первоначально обратившись ко многим политико-экономическим моделям («Азиатские тигры», Япония, Швейцария, Китай, американская система).

В конце 90-х годов сближению российско-кыргызских взаимоотношений во многом способствовало достаточно сильное ухудшение обстановки в Кыргызстане. В условиях снижения западной финансовой активности, сложного положения, как в социально-экономическом, так и во внутри- и внешнеполитическом плане, сотрудничество с Россией для Кыргызстана стало одним из наиболее значимых направлений.

В этот период политика и России, и Кыргызстана характеризовалась поиском возможных путей сближения. В этом контексте можно отметить основные направления сотрудничества, в развитии которых были заинтересованы Россия и Кыргызстан.

Во-первых, Баткенские события 1999 и 2000 гг., продемонстрировавшие слабость кыргызской армии и неустойчивость общественно-политической стабильности, обусловливали стремление Москвы и Бишкека к расширению военно-технического сотрудничества. В этой связи Россия оказала военно-техническую помощь для противодействия бандформированиям исламских экстремистов, которые вторглись в августе 1999 г. на юг Кыргызстана с территории Таджикистана, и содействие в области технического переоборудования и модернизации средств охраны госграницы Кыргызстана.

В целом, осознавая свою уязвимость, Кыргызстан настойчиво и последовательно выступал за коллективные усилия в борьбе с международным терроризмом и религиозным экстремизмом. В связи с сохранявшейся угрозой руководство страны связывало свои надежды с двусторонним взаимодействием в сфере безопасности, в котором особо выделяется стратегическое партнерство с Россией, и с Договором о коллективной безопасности в рамках СНГ. С этой же целью была выдвинута инициатива о базировании сил быстрого реагирования ДКБ в Бишкеке.

Во-вторых, одним из проблемных моментов для Кыргызстана, заставляющим его искать покровительства России, являлось то, что фактически вся промышленность Кыргызстана (особенно предприятия бывшего советского ВПК) остро нуждалась в привлечении новых технологий. Наиболее реальным и перспективным для Кыргызстана являлось привлечение именно российских технологий. Экономическое сотрудничество с Россией выступало также достаточно хорошей возможностью в некоторой степени стабилизировать социально-экономическую ситуацию в стране в целом. Прежде всего, за счет восстановления ранее разрушенных хозяйственных связей и возможности реального сбыта кыргызских товаров, конкурентоспособных только на российском рынке и рынках других постсоветских государств.

В свою очередь Россия была заинтересована в получении контроля над рядом стратегических предприятий Кыргызстана, акции которых предлагались Бишкеком в качестве погашения части внешнего долга. В это время было возобновлено сотрудничество в области производства урановой продукции, цветных и благородных металлов и других стратегических материалов, прерванное после распада Союза.

В-третьих, обслуживание внешней задолженности являлось для Кыргызстана одной из наиболее значимых проблем. В условиях налаживания тесных связей с Россией появлялась возможность эффективно вести переговоры о реструктуризации долга перед Россией.

В-четвертых, Кыргызстан активно стремился заручиться поддержкой России в качестве сдерживателя давления со стороны региональных держав. У Бишкека складывались достаточно сложные отношения с ближайшими соседями, в частности с Узбекистаном, и в этом контексте прочные отношения с Россией давали основания Кыргызстану рассчитывать на Москву в качестве гаранта соблюдения его интересов.

В свою очередь сохранение некоторой напряженности в отношениях Кыргызстана с соседними государствами, в частности с Узбекистаном, позволяло России выступать в качестве арбитра и тем самым способствовало распространению ее влияния в регионе.

Если в отношениях с Узбекистаном, Кыргызстаном и Таджикистаном основное внимание России было сосредоточено в сфере военно-технического сотрудничества, то относительно Туркменистана эта сфера сотрудничества оставалась практически нереализованной. Низкий уровень взаимодействия Москвы и Ашгабада в области обеспечения региональной безопасности во многом был обусловлен тем, что Туркменистан придерживался статуса нейтрального государства. Настаивая на проведении самостоятельной «нейтральной» политики, Ашгабад воздерживался от практического участия в каких-либо межгосударственных системах коллективной безопасности.

В этих условиях интересы Москвы были сосредоточены преимущественно в экономической сфере, в частности концентрировались на задаче обеспечения транспортировки туркменских энергоресурсов в выгодном для России направлении. Стоит отметить, что для России это не столько экономический, сколько политический вопрос. Участие в транспортировке энергоресурсов позволяет России обеспечить определенный контроль над ситуацией в регионе.

В этом отношении Россия использовала заинтересованность Ашгабада в развитии экспортных маршрутов в качестве определенных рычагов воздействия для расширения своего присутствия в регионе, и в Туркменистане в частности. Россия активно осваивала рынки, на которые претендовал Ашгабад, тем самым сужая поле внешней активности Туркменистана. Осенью 2000 г. был приостановлен наиболее продвинутый из ряда туркменских проектов - проект строительства Транскаспийского газопровода (ТКГ), в соответствии с которым Туркменистан собирался ежегодно доставлять 30 млрд. кубометров газа через Азербайджан в Турцию.

В октябре 2000 г. Россия достигла договоренности с Турцией о поставках российского газа по «Голубому потоку». Это означало, что Газпром займет основное место на местном рынке, став в 2010 г. поставщиком 30 млрд. м³ газа, что естественным образом снижало возможность освоения этого рынка Туркменистаном.

Другие проекты трубопроводов, разрабатываемые Туркменистаном в Китай (30 млрд. м³, стоимостью более $6 млрд.) и в Пакистан (20 млрд. м³, стоимостью $2 млрд.) в качестве альтернативы экспорта газа по российскому маршруту, не получили должного развития. Таким образом, в условиях практической безальтернативности маршрутов транспортировки туркменского газа Россия пыталась использовать эту ситуацию в качестве механизма усиления своего влияния, в том числе и как противовеса усилению позиций США в Каспийском регионе.

Таким образом, с 1999 г. Москва начала возвращаться к активной политике в Центральноазиатском регионе и к 2001 г. в геополитическом раскладе сил в Центральной Азии Россия занимала доминирующее положение, определяемое во многом военно-политической составляющей и ее функциями как гаранта безопасности в регионе.

Обострение проблемы экстремизма, активизация исламского движения Узбекистана, непримиримой части объединенной таджикской оппозиции при непосредственной поддержке талибов создали в 1999-2000 гг. реальную угрозу для стран региона. Эти события наглядно продемонстрировали ограниченный запас прочности и практическое отсутствие достаточных внутренних возможностей у государств Центральной Азии для поддержания стабильности, как на национальном, так и на региональном уровне. В этих условиях только Россия рассматривалась государствами ЦАР как реальный фактор обеспечения политической, военной и в определенной мере экономической стабильности в регионе.

Важная роль в российской политике при этом отводилась Договору о коллективной безопасности. В условиях возникновения реальной угрозы участники ДКБ в 2000-01 гг. были вынуждены предпринять ряд шагов для ответа на новые вызовы своей безопасности. Так, к лету 2001 г. участники ДКБ вплотную подошли к необходимости создания собственных коллективных сил быстрого развертывания (КСБР), которыми уже более 20 лет располагали США и другие страны НАТО. Сферой применения КСБР должна была стать первоначально Центральная Азия, а в будущем - любой регион сферы применения ДКБ, откуда могла бы исходить угроза международного терроризма. В состав КСБР были включены казахстанский штурмовой батальон «Казбат», кыргызский горно-стрелковый батальон, российская тактическая группа на уровне батальонных соединений и отдельный батальон связи, а также таджикский десантно-штурмовой батальон. Таким образом, силы быстрого развертывания были предназначены для проведения мобильных операций и быстротечных боев по ликвидации ограниченных групп террористов по типу баткенских. Но для отражения крупномасштабного вторжения или проведения крупных миротворческих операций регионального уровня этих сил было недостаточно. Кроме того, особая политика Узбекистана делала затруднительным эффективное взаимодействие всех заинтересованных сторон. Характерно, что уже сразу после создания КСБР ряд стран НАТО проявил живой интерес к возможности оказания помощи по подготовке, экипированию и тренировке стрелков для Узбекистана, Кыргызстана и Казахстана. Этот факт можно рассматривать как элементы политики по сдерживанию формирования КСБР.

Вместе с тем, несмотря на все возрастающую роль в Центральной Азии США, Китая, стран мусульманского мира и других внешних игроков, роль России в обеспечении стабильности в регионе по-прежнему оставалась ведущей. В этот период ни США, ни Китай не претендовали на роль военно-политической силы в регионе.этап. События 11 сентября 2001 г. и последовавшая за ними антитеррористическая операция США в Афганистане стали точкой отсчета еще одного этапа в центральноазиатской политике России.

После 11 сентября геополитическая ситуация в Центральной Азии претерпела значительные изменения - возникла совершенно новая военно-политическая конфигурация, которая во многом обусловила ослабление российских позиций.

Сразу после трагических сентябрьских событий и объявления Соединенными Штатами своего намерения в скором времени начать ответные действия против террористов, начались активные консультации между Россией и государствами Содружества, в том числе и на самом высоком уровне. Состоялась поездка секретаря Совета безопасности РФ В. Рушайло по всем государствам Центральной Азии. 1-2 октября прошло совещание руководителей силовых структур и спецслужб стран СНГ в Душанбе, где обсуждались вопросы координации действий в сфере борьбы с международным терроризмом со спецслужбами стран, не входящих в СНГ. 8-9 октября 2001 г. в Душанбе состоялось внеочередное заседание Комитета секретарей Советов безопасности государств - участников Договора о коллективной безопасности. Практически во всех вышеуказанных мероприятиях, так или иначе, затрагивались вопросы проведения совместных действий СНГ по борьбе с терроризмом. Однако последующие события показали, что общий блок создать не удалось. Кроме того, государства-участники ДКБ не располагали соответствующими военно-техническими и финансовыми возможностями для полномасштабного участия в антитеррористической операции в Афганистане, откуда исходила основная угроза безопасности Центральной Азии. В результате влияние России на партнеров по Содружеству стало значительно уменьшаться.

Таким образом, прежний геополитический порядок в регионе, базирующийся на своеобразном треугольнике Запад (США плюс Европа) - Россия - Китай и характеризующийся внешним военно-политическим доминированием России, с постепенным проникновением американских инвестиций в нефтегазовый сектор Каспия и нейтральной политикой Китая был нарушен. В результате произошла смена занимаемых ведущими игроками позиций и перераспределение сил в регионе. Общая ситуация в этот период отчетливо отражала снижение активности России при одновременном усилении роли Соединенных Штатов Америки[54].

В целом ослабление позиций РФ произошло по ряду направлений:

Во-первых, Россия перестала быть единственной доминирующей в военно-политическом плане силой в регионе. США в свою очередь активно расширяют влияние посредством военно-политического присутствия. Основной составляющей процесса масштабного военно-политического вхождения в Центральную Азию стало развертывание американских военных баз в Узбекистане и Кыргызстане.

Во-вторых, США в Центральной Азии, становясь не только экономической, но и военно-политической силой, все больше претендуют на выполнение функций гаранта безопасности в регионе, тем самым начиная занимать нишу, которая до этого была закреплена только за Россией.

В-третьих, достаточно знаковыми являются события, связанные с активизацией действий США, по поиску обходящих Россию путей транспортировки углеводородного сырья.

После того, как государства ОПЕК фактически договорились с независимыми нефтеэкспортерами в лице России, Мексики, Норвегии и Омана о скоординированной экспортной политике, трубопроводы из Центральной Азии через территорию России не могут рассматриваться как независимые от ОПЕК. США крайне заинтересованы в строительстве нефтепровода, идущего в обход России, что обусловило активизацию действий относительно проекта «Баку - Джейхан» и начало его практической реализации с сентября 2002 г. Перспектива реализации трубопровода будет означать для России потерю мощного инструмента влияния на страны Центральной Азии.

В-четвертых, потеряны прежние перспективы более тесной интеграции стран региона в рамках СНГ и Договора о коллективной безопасности. Присутствие вооруженных сил антитеррористической коалиции в регионе делает проблематичным дальнейшее развитие КСБР государств - участников ДКБ на ближайшую перспективу, так как они создавались именно с целью снятия угрозы из Афганистана. Со стратегической точки зрения сеть военных баз стран НАТО в Афганистане и центральноазиатских государствах обеспечивает им достаточно полный контроль над регионом и дает возможность оперативно управлять военно-стратегической ситуацией.

Таким образом, произошел процесс определенного выдавливания России из региона и сужения сфер ее влияния. На этом периоде Россия не обладала достаточными политическими и экономическими возможностями, чтобы полностью закрыть регион для других центров силы и единолично влиять на его развитие.этап. Ослабленные позиции России в регионе поставили Москву перед необходимостью переосмысления своей внешней политики и нового построения отношений с партнерами в Центральной Азии уже с учетом присутствия в регионе США.

По сути, в настоящее время Россия находится только на начальной стадии этого нового для нее этапа внешней политики в регионе. В этой связи дать однозначную оценку перспективам ее развития представляется преждевременным, но вместе с тем уже возможно выявление основных тенденций, которые, на наш взгляд, и будут определять дальнейшее разворачивание событий.

В этом контексте, прежде всего, стоит отметить, что сложившееся новое партнерство между США и Россией создает возможности для сотрудничества, а не конфронтации в Центральной Азии. США не могут не принимать во внимание то, что Россия имеет свои интересы в регионе, а именно в экономической и политической областях, а также в сфере безопасности.

Вместе с тем стратегический альянс Вашингтон - Москва, если он все же сложится, будет иметь ряд существенных недостатков. Во-первых, он будет носить неравноправный характер, т. к. России будет навязана роль младшего партнера. Во-вторых, «союзники» по этой оси - США и Россия относятся друг к другу с недоверием. В-третьих, рано или поздно геостратегические расхождения и разные национальные интересы двух государств приведут к усилению трений между партнерами[55].

Устранению таких недостатков, на наш взгляд, может способствовать политика т.н. «регионального паритета». США не могут не понимать, что после окончания военного решения существующей проблемы в регионе ЦА, в Закавказье, в Азии в целом на первый план выйдут стратегические и политические задачи, где надо будет использовать другие методы: экономические, идеологические, политические и информационные. У России есть выстроенная система управления внутрирегиональными процессами и соответствующий опыт, американцам же во многих аспектах самостоятельно эти задачи решить не под силу.

Таким образом, суть политики «регионального паритета» состоит в том, что Россия в отдельных регионах Евразии и в некоторых ситуациях смогла бы выступать в качестве равной США и Западу геополитической силы и представлять в таких случаях общие российско-американские интересы, так как США еще длительное время придется накапливать тот опыт, который Россия имеет в отношении Азии в целом.

Конечно, между Россией и США практически по многим показателям существует достаточная асимметрия. Существующие различия не только в целях и подходах к политике в регионе, в видении его будущего, но и асимметрия в том, в какой степени страны нужны друг другу, не позволяют говорить о полной консолидации этих стран по всему комплексу существующих вопросов. Вместе с тем существует широкая сфера совпадения российских и американских интересов в Центральной Азии в вопросах, касающихся укрепления политической стабильности, борьбы с незаконным оборотом наркотиков, предотвращения широкомасштабных региональных конфликтов, особенно тех, где потенциально возможно применение оружия массового уничтожения.

Используя политику «регионального паритета», Россия и США вполне могли бы прийти к выработке специальных договоров и соглашений о сотрудничестве в Центральной Азии и ряде других регионов.

На среднесрочную перспективу еще одним из основных направлений российской политики в контексте присутствия США в регионе вероятнее всего будет судьба каспийской нефти и трубопроводов. Судя по развитию ситуации, для Москвы реальное экономическое сотрудничество с государствами Каспийского региона и Центральной Азии, а также с США перевешивает перспективы конфронтации с неизвестным исходом. Таким образом, российская политика в регионе может развиваться по следующей схеме: нефтяные и газовые месторождения будут эксплуатироваться на полную мощь, Россия будет получать значительную долю прибыли, российские компании примут участие в строительстве и эксплуатации трубопровода Баку - Джейхан. Однако данный сценарий не исключает в будущем возникновения конфликтов в регионе, т. к. его судьба будет опять же во многом зависеть от стабильности российско-американских отношений[56].

Можно в будущем выделить следующий этап развития отношений России и ЦА, который будет складываться с учетом мирового экономического кризиса и апрельских событий в Кыргызстане.

2.2 Цели и стратегия США в Центральной Азии

После распада СССР позиции США в регионе стали заметно усиливаться. Именно первые несколько лет после обретения независимости центральноазиатскими республиками характеризовались наиболее активным налаживанием отношений государств региона с США и западноевропейскими странами. В свою очередь заинтересованность Соединенных Штатов в регионе Центральной Азии была обусловлена значимостью региона, имеющего как стратегическое месторасположение между Россией, Китаем и государствами «Исламской дуги», так и обладающего богатыми природными ресурсами, в особенности углеводородными.

В этой связи внешнеполитическая стратегия США в отношении стран Центральной Азии основывалась преимущественно на геополитических соображениях, прагматичном подходе, учитывающем собственные стратегические приоритеты и интересы. В целом основные интересы Соединенных Штатов в регионе можно представить следующими важнейшими аспектами:

во-первых, в целом установление и расширение присутствия в регионе является элементом общей стратегии США по упрочению своего глобального лидерства в долгосрочной перспективе;

во-вторых, США крайне заинтересованы в обеспечении гарантированного доступа к природным ресурсам Каспийского региона в рамках осуществления своей энергетической политики: а именно, уменьшение зависимости от поставок энергоносителей из арабских нефтяных стран и обеспечение ресурсных баз и транспортных маршрутов, максимально свободных от влияния нынешних и возможных в перспективе оппонентов США и их союзников;

в-третьих, США стремятся обеспечить доступ к политическому и экономическому потенциалу государств Центральной Азии в целях проведения политики сдерживания Китая и влияния на Иран, которые выступают оппонентами Соединенных Штатов по ряду мировых и региональных проблем;

в-четвертых, посредством распространения своего влияния на Центрально-азиатский регион США стремятся не допустить ситуации, когда одна из держав или группа держав, таких, как Россия и КНР, будут доминировать в регионе в степени, исключающей там американское присутствие;

в-пятых, США заинтересованы в использовании территории региона для формирования резервного базирования, с одной стороны, с целью создания потенциальной угрозы для так называемых «проблемных государств», к числу которых США относят Иран, Ирак, Северную Корею, а с другой - для оказания поддержки своим союзникам;

в-шестых, Соединенные Штаты заинтересованы в приобретении в лице центрально-азиатских республик качественно нового и достаточно емкого рынка сбыта промышленных товаров из стран Европы и США;

в-седьмых, для США имеет большое значение присутствие в складывающемся евроазиатском стратегическом транспортном узле (транспортный коридор Северная Европа - Индия, Западная Европа - Китай - Япония, газо и нефтепроводы различных направлений);

В соответствии с этими интересами главный вектор политики США в регионе направлен, во-первых, на сокращение экономического и политического присутствия России в регионе и создание условий, обеспечивающих невозможность восстановления ею своего влияния. Вторая составляющая этого вектора - отстранение от «Большой геополитической игры[57]» таких потенциальных игроков, как Китай и Иран, и создание условий, обеспечивающих возможность США оказывать экономическое и политическое воздействие на эти страны с территории Центральной Азии.

С точки зрения хронологии в политике США в Центральной Азии можно выделить четыре периода:этап (1991 г.). Этот период в центрально-азиатской политике США характеризовался некоторой неопределенностью. В условиях объективной необходимости адаптации к произошедшим геополитическим изменениям после распада СССР у Вашингтона отсутствовала последовательная и целостная политика по отношению к странам региона. США ограничились дипломатическим признанием суверенитета новых государств региона и подтверждением бывших административных границ между советскими центрально-азиатскими республиками в качестве международных[58]. Вашингтон проводил общую политическую линию в отношении всех постсоветских государств, включая центрально-азиатские, уделяя внимание развитию процессов демократизации и проведению рыночных преобразований.этап (1992-1995 гг.). В этот период на первый план в политике США стала выходить экономическая составляющая. Продвижение интересов США в Центрально-азиатском регионе осуществлялось преимущественно по средствам экономических механизмов и закрепления позиций в стратегических экономических сферах, прежде всего нефтегазовой сферы. Таким образом, США проявляли свою заинтересованность в основном в вопросах, связанных с добычей и экспортом углеводородного сырья Их главная цель заключалась в строительстве газо и нефтепроводов в обход территории России, Ирана и Китая. В первые годы после обретения независимости стран региона крупнейшие западные компании закрепились на местном рынке, заметно уменьшив российское экономическое присутствие.

В этот период также стали зарождаться военно-политические связи между странами региона (прежде всего Кыргызстаном и Узбекистаном) и НАТО в рамках программы «Партнерство во имя мира» [59].этап (1996-2000 гг.). В этот период произошло определенное охлаждение в отношениях США и России, за которым Вашингтон продолжал признавать особую роль в Центральноазиатском регионе. В своей центральноазиатской политике США решили сконцентрировать основные усилия на развитии отношений с Казахстаном и Узбекистаном. В свою очередь Узбекистан старался проводить независимую от России политику и искал сильного внешнего партнера, которым в идеале, как виделось узбекским политикам, мог стать Вашингтон. Однако развитие американско-узбекистанских отношений шло достаточно медленно и только по ограниченному кругу вопросов.этап (2001 г. - настоящее время). К началу этого периода в результате комбинации уникальных геополитических факторов обнаружилось, что у США в регионе практически нет реального соперника по влиянию: Россия во многом утратила политические и экономические рычаги влияния; Иран и Китай не стремились установить свой контроль над регионом; Европейский Союз предполагал укрепить свое влияние в регионе только в отдаленной перспективе. Таким образом, к моменту прихода к власти администрации Дж. Буша стало ясно, что прежние планы клинтоновской администрации по проведению длительной и многоплановой тактической борьбы уже не актуальны. Новая администрация наметила весьма динамичный и прагматичный план действий в отношении Центральной Азии. Установление постоянного американского военно-политического присутствия и экономического контроля в регионе стало лишь вопросом времени. Поводом для этого послужили событий 11 сентября 2001 г. и антитеррористическая операция США в Афганистане.

Таким образом, в начале XXI-го столетия американская политика в Центральноазиатском регионе вступила в новый этап, который характеризуется стремлением установить над ним прямой политический, военный и экономический контроль США.

К концу 2001 г. США практически завершили основную часть своей военной операции против талибов, помогли установить международный контроль над этой страной и сформировать переходное правительство. И уже в начале января 2002 г. встал вопрос о военно-политическом присутствии Америки в регионе Центральной Азии с целью гарантий сохранения стабильности в Афганистане. Вашингтон видел эти гарантии в создании своих военных баз на территории стран региона. Это был далеко неоднозначный по своим геополитическим последствиям шаг, фактически положивший начало американскому военно-политическому проникновению и закреплению в Центральной Азии.

По оценкам ряда экспертов, американское военное присутствие в Центральной Азии призвано решать, кроме афганской проблемы, и другие задачи, важные для национальной безопасности США, а именно:

• иметь в регионе силы быстрого реагирования, которые могут оказаться востребованными в случае внутриполитической дестабилизации в Пакистане, и особенно в случае очередного обострения индо-пакистанского конфликта;

• иметь в регионе инфраструктуру для активной политики в отношении Ирана и его ядерной программы;

• проецировать американское военное присутствие на энергоресурсы Каспия;

• контролировать территорию КНР, особенно те районы, где ракетные установки, и в некоторой степени и дальнейший рост Китая.

В целом традиционная американская риторика о заинтересованности США в политической стабильности, демократизации и экономическом процветании Центральной Азии на этом этапе приобрела вполне конкретный смысл. При этом США активно использовали традиционную для себя политику, стремясь свести к консенсусу две несовместимые вещи: первое, это стратегические интересы США, которые вынуждают вести дела с любыми режимами; второе, это менторский характер политической системы Америки, который выражается во вмешательстве Конгресса, различных общественных организаций и других лоббистских сил во внешнюю политику страны с целью усилить акцент на защите американских ценностей. При этом очередная правящая администрация охотно использует данный фактор, поскольку он дает ей дополнительные рычаги давления.

Центральноазиатский сюжет американской политики в 2002 г. открывается отчетом о визите делегации сената Конгресса США в Узбекистан в начале января. Данный визит был неординарным для внешнеполитической активности США, поскольку в делегации участвовало десять процентов от состава всего американского сената, представлявшие комитеты по вооруженным силам, международным отношениям и разведке. Сенаторы Дж. Либерман (он баллотировался с Гором в качестве вице-президента на последних выборах) и Д. Маккейн поблагодарили Ташкент, предоставивший Штатам свои аэродромы. Американские сенаторы подчеркивали, что Центральная Азия являет собой один из важнейших регионов мира в стратегическом, экономическом и политическом смыслах. В отношении Узбекистана Либерман ясно дал понять, что Ташкент может рассчитывать на то, что к нему будут относиться как к дружественному государству (помощь по линии МВФ). В то же время американские сенаторы дали понять Ташкенту, что тема прав человека будет и дальше присутствовать в американо-узбекских отношениях.

В целом именно этот визит американских сенаторов позволил высветить основные приоритеты стратегии США в регионе и методы ее реализации. Выбор приоритетов диктовался стратегическим значением региона, а методы - уязвимостью местных режимов, что позволяет влиять на них. Практически проявлением этих методов можно считать отказ 28 января Госдепа и ОБСЕ присылать своих наблюдателей на референдум о продлении полномочий И. Каримова, поскольку эти выборы рассматривались как «несвободные и нечестные». Однако уже 11 февраля представитель Госдепа Э. Джоунс (бывший посол США в РК) успокоила Ташкент, буквально заявив следующее: "…даже если Узбекистан не выполняет требования в области демократии, то не имеет смысла прекращать помощь этой стране, которая идет к группам, выступающим за демократию и права человека».

В начале марта в Узбекистан прибыла еще одна делегация американского Конгресса. Эти события проходили накануне визита И. Каримова в Вашингтон. Характерно, что конгрессмены практически исключили тематику прав человека в Узбекистане и полностью сосредоточились на американской военной и финансовой помощи этой стране. В целом американские парламентарии особо подчеркивали стратегическое значение помощи стран Центральной Азии для операции в Афганистане. В конце февраля адмирал К. Куигли (директор Центрального командования США по общественным связям) и генерал Р. Майерс (председатель Объединенного комитета начальников штабов на пресс-конференции в Манасе) фактически подтвердили, что американские силы на этой базе будут наращиваться.

В феврале к программе НАТО «Партнерство во имя мира» (ПИМ) присоединился Таджикистан, став тем самым 27-м государством - участником этой программы и «сведя дистанцию между Душанбе и Брюсселем исключительно к категории географических понятий». Присоединение Таджикистана имело большое символическое значение: этим еще раз было подчеркнуто, то значение, которое имеет Центральная Азия для Европы и Атлантического альянса[60].

Апофеозом американо-узбекского сближения стало подписание 12 марта в Вашингтоне двумя странами Декларации об основах стратегического партнерства и сотрудничества. По своей структуре этот документ повторяет аналогичную декларацию, подписанную за семь лет до этого Н. Назарбаевым и У. Клинтоном, которая также содержала пять основных направлений сотрудничества. Различие же между двумя декларациями заключается в качественно новой военно-политической ситуации в Центральной Азии.

В рамках расширения американо-узбекских отношений Вашингтон предоставил Узбекистану по линии Эксимбанка кредит в 55 млн. долл. (в 2001 г. - 138 млн. долл. в поддержку американского экспорта в Узбекистан). Однако, как показали дальнейшие события, ни эти средства, ни займы от международных финансовых институтов (40 млн. долл. США от Всемирного Банка), ни деньги, получаемые Ташкентом за аренду военных баз, не смогли радикально улучшить финансовую и экономическую ситуацию в Узбекистане. В конце марта Ташкент посетила еще одна делегация Конгресса, которая подтвердила, что Вашингтон выделит Узбекистану помощь в объеме 161 млн. долл. США. В то же время сенаторы подчеркнули, что США «не отступят от своей позиции по правам человека».

В отношении Кыргызстана со стороны США также был проведен ряд мероприятий финансового характера. В Бишкеке американские конгрессмены фактически подтвердили, что США будут наращивать финансовую и военно-техническую помощь Кыргызстану по тем же основаниям, что и Узбекистану - стратегическое значение Бишкека для антитеррористической операции. Так, в начале апреля Всемирный Банк при поддержке США выделил 1 млн. долл. Бишкеку в рамках программы микрофинансирования, а МВФ в июле - 16 млн. В середине сентября А. Акаев посетил Вашингтон, где он подписал совместно с Дж. Бушем заявление о продолжении стратегического партнерства (экономические реформы, демократизация, соблюдение прав человека в Кыргызстане). В конце сентября последовала справка в «Вашингтонской папке» об американской помощи Кыргызстану в 2002 г. на сумму в 92 млн. долл. США[61].

В середине апреля 2002 г. Вашингтон сделал попытку показать, что у США есть внятная стратегия в отношении Центральной Азии - предотвратить потенциальные конфликты в регионе. В этой связи Агентство по международному развитию (АМР США) решило «поддерживать становление гражданского общества, содействовать росту занятости, улучшать образование, здравоохранение и экологию». Однако средства для достижения этих целей в масштабах всего региона АМР выделило чисто символические (например, на Узбекистан - 37 млн. в этом году и 27 млн. на 2003 г.). При этом оказание помощи АМР четко увязывалось с соблюдением прав человека и свободной деятельностью НПО.

Уже в конце апреля министром обороны США Д. Рамсфилдом в ходе его визита по государствам Центральной Азии было озвучено главное направление американской политики - «силы коалиции останутся в регионе столько, сколько понадобится». В этом же ключе состоялась поездка Рамсфилда в Астану, где он прозондировал вопрос об использовании казахстанских аэродромов. По итогам этого визита стали известны такие данные: с момента начала военной операции в Афганистане через воздушное пространство Казахстана прошло более 600 самолетов. Рамсфилду практически удалось достичь с Астаной договоренности об использовании казахстанского аэропорта (в экстренных случаях); позднее, в июле, эта договоренность была закреплена документально. В Ашгабаде Рамсфилд не просто поблагодарил Туркменбаши за помощь коалиции, но воспользовался случаем, чтобы умышленно выступить с антииранскими заявлениями[62].

Попытка на концептуальном уровне оформить стратегию США в отношении Центральной Азии была сделана помощником госсекретаря Б. Линна Паско в речи в Йельском университете в конце сентября. В своей речи Паско попытался, с одной стороны, дать масштабное видение изменений в регионе и американской политике за последние десять лет, а с другой - очертить круг стоящих перед Вашингтоном задач. Таким образом, Паско отметил, что США «должны ставить более амбициозные задачи и заниматься решением фундаментальных проблем в Центральной Азии». В качестве главных проблем региона Паско вновь назвал «коррупцию, круговую поруку, нарушение прав человека и принципов демократии» местными режимами. В то же время он отверг обвинения в адрес Вашингтона, что тот «закрывает глаза на их нарушение, чтобы обеспечить себе их поддержку».

В целом лейтмотивом политики Вашингтона можно считать заявление заместителя госсекретаря США: Центральная Азия и Кавказ представляют собой очень сложный вызов для США, но тем не менее они должны (вследствие событий 11 сентября) ответить на этот вызов.

Традиционно же американская внешнеполитическая стратегия в отношении Центральноазиатского региона структурируется по восьми основным направлениям. Несмотря на то, что приоритетность этих направлений и их место в политике США на разных этапах менялась, в целом их комбинация и последовательность остаются неизменными. В этой связи формирование новой геополитической ситуации в Центральной Азии после 11 сентября мало что изменило.

К первому направлению внешнеполитической активности относятся т.н. программы помощи и инвестиционная политика. Этому направлению своей внешней политики Вашингтон всегда придавал важное значение. Принимая во внимание тот факт, что США заинтересованы в дальнейшем расширении присутствия американских компаний в различных секторах промышленности центральноазиатских республик, этим государством проводятся широкомасштабные акции по оказанию материальной помощи в процессе демократизации и переходу к рыночным отношениям. Так, в период с 1992-1998 гг. общая сумма американской помощи центральноазиатским государствам достигла 1,3 млрд. долл. США. На протяжении всего периода существования центральноазиатских ННГ Казахстан лидировал по объему американской помощи: 1997 г. - 35,5 млн. долл. США; 1998 г. - 40,5 млн. долл. США; 1999 г. - 44,2 млн. долл. США; 2000 - 53,5 млн. долл. США. Эта тенденция сохраняется и в последнее время: 2001 г. - 71,5 млн. долл. США; 2002 г. - 81,6 млн. долл. США (запланировано). Однако в структуре американской финансовой помощи Центральной Азии в 2002 г. произошло достаточно резкое изменение: на первое место выходит Узбекистан (161,8 млн. долл. США; в 2001 г. - 55,9 млн. долл. США); на второе - Таджикистан (85,3 млн. долл. США; в 2001 г. - 56,4 млн. долл. США). Эти трансформации в приоритетах США связаны с изменившейся геополитической ситуацией в регионе в контексте проведения антитеррористической операции в Афганистане и резко выросшей стратегической важностью для США этих центральноазиатских республик[63].

Второе направление американской стратегии подразумевает вовлеченность США в региональные дела и активное личное взаимодействие американских политиков с руководством и политическими элитами стран региона. Этот процесс включает в себя регулярное посещение США лидерами центральноазиатских государств и периодические визиты высокопоставленных американских политиков различного уровня в страны региона. В этой сфере до последнего времени лидером являлся Казахстан. Президент Казахстана неоднократно посещал США с официальными визитами, а также в рамках саммитов ООН и НАТО: в 1992, 1994, 1997, 1999, 2001 гг. Официальные визиты Президента Узбекистана в США состоялись в 1999 и 2002 гг., Президента Кыргызстана в 1997 и 2002 гг. Президент Туркменистана посетил США в 1998 г. В свою очередь в центральноазиатских республиках побывали вице-президент США (1994, Казахстан), первая леди США Х. Клинтон (1997, Казахстан, Кыргызстан), госсекретари (1992, Дж. Бейкер - Туркменистан, Таджикистан, Узбекистан; 2000, М. Олбрайт - Узбекистан), министры (министр обороны Д. Рамсфелд, 2001 - Таджикистан, 2002 - Кыргызстан) и другие члены администрации, конгрессмены и сенаторы.

Все это подтверждает тот факт, что Вашингтон придает большое внимание этому направлению в своей внешнеполитической стратегии. На долгосрочную перспективу личное взаимодействие останется важным инструментом американской политики. Спад на этом направлении будет являться сигналом о том, что в отношениях той или иной страны с США наступило охлаждение.

Третье направление американской стратегии охватывает такие сферы, как демократизация и права человека. Формально они провозглашены в качестве принципов американской политики, однако в реальности, как уже было отмечено, они нередко используются в качестве методов политического влияния и инструментов давления.

В качестве иллюстрации этого направления можно привести конкретный событийный ряд. Так, 5 февраля представитель США в ОБСЕ А. Дэвидсон выступил с заявлением о нарушении политической и религиозной свободы в Центральной Азии, а представители Госдепа и Минобороны - о соблюдении прав человека в Узбекистане. В то же время Э. Джонс и М. Рикардел заявляли о «новом настрое в деле улучшения демократии и прав человека в Узбекистане». Всего через две недели (20 февраля) США выступают в ОБСЕ с заявлением уже о демократизации в Казахстане.

В настоящее время Вашингтон недвусмысленно демонстрирует намерение не ограничиваться ведением военной операции в Афганистане, а обеспечить налаживание перспективы реализации демократических перемен в странах региона, который «пользуется заслуженной репутацией «черной дыр» в правах человека» [64]. Так, 4 марта Госдеп ознакомил Конгресс с Докладом о положении с правами человека в Евразии. Казахстан и Кыргызстан получили оценку неудовлетворительно, Таджикистан - оценку неудовлетворительно, Узбекистан - весьма неудовлетворительно, Туркменистан - крайне неудовлетворительно. В конце марта США выступили с обеспокоенностью положением в Кыргызстане (события в Джалалабадской области). Вашингтон оказал нажим на Бишкек посредством Комиссии конгресса и администрации США по безопасности и сотрудничеству в Европе (КБСЕ) с целью «обеспечить прогресс в области прав человека». Основное содержание документа КБСЕ - обеспокоенность возникновением в Кыргызстане «уличной политики, что является тревожным симптомом, что нормальная политика стала практически невозможной». Хотя совсем недавно Белый дом расценивал это как «признак самой развитой гражданской свободы в Центральной Азии».

Вполне реально, что в дальнейшем помощь со стороны США и международных финансовых организаций может быть более жестко увязана с требованиями поддержки предлагаемых «программ по развитию демократии и законности». Начало развития этих тенденций уже обозначено. Так, например, Комиссия США по религиозной свободе в мире разработала ряд рекомендаций своему правительству, в которых она рекомендовала приостановить все проекты помощи правительству Туркменистана, кроме гуманитарных поставок, а также временно прекратить обмен официальными визитами между США и Туркменистаном до тех пор, пока в стране не будет наблюдаться улучшение ситуации с правами человека и религиозной терпимостью. Правительству США, также рекомендовано, точно указать качество и порядок мероприятий в Туркменистане, требуемых для восстановления экономического сотрудничества и сотрудничества по безопасности между США и Туркменистаном.

В целом же совершенно четко стратегические цели по этому направлению внешней политики США в ЦА были обозначены в заявлении помощника госсекретаря Б. Линна Паско перед конгрессменами: "…несмотря на нарушения демократии, и религиозной свободы, использовать и дальше наше влияние».

К четвертому направлению относится политика поддержки рыночных реформ. В отношении Казахстана эта политика достигла пика в 1999 г., когда почти половина американской финансовой помощи (21,2 из 46 млн. долл.) была направлена на реструктуризацию промышленности, проведение приватизации, правовые и административные реформы, техническую помощь, подготовку кадров и изменение делового климата. В ряде случаев финансовая помощь США зачастую увязывается с требованиями другого рода, ведущими к вторжению в экономическую стратегию национальных правительств и поглощению стратегически важных экономических объектов. Главной целью администрации США на этом направлении в рамках формирования делового климата является побуждение правительств региона к искоренению таких реалий, как господство подзаконных актов над законами, пересмотр правил и отказ от ранее взятых обязательств, снятие противоречий между постановлениями и правилами центрального правительства и региональных и местных властей.

Снижение конфликтного потенциала и борьба с потенциальными угрозами всегда провозглашалась правительством США одной из важнейших внешнеполитических задач и целей политики в сфере безопасности. В рамках этой превентивной политики Вашингтон осуществил размещение своих военных контингентов в некоторых государствах Центральной Азии. Однако основной источник угрозы для государств региона состоит в том, что они втягиваются в русло возможной конфронтации США с другими региональными державами (Россией, КНР, Ираном). В то же время в последние годы наметилась устойчивая тенденция по снижению уровня участия американских войск в миротворческих операциях. Применительно к ситуации вокруг Афганистана это означает, что Вашингтон будет стремиться максимально, подключить своих союзников и государства региона к участию в размещении миротворческих частей.

С предыдущим направлением тесно связано сотрудничество в области безопасности. Одной из основных форм сотрудничества в области безопасности США с Казахстаном, Кыргызстаном и Узбекистаном было проведение международных миротворческих учений «Центразбат» (центральноазиатский батальон) в рамках программы НАТО «Партнерство ради мира» [65]. Вашингтон всячески поощрял активность «Центразбата» и сотрудничество центральноазиатских государств с НАТО.